Как раз сейчас дело решается. Староста Стамен сидит в комнате бабки Лалы на диванчике, а она — рядом на низком стуле. Они сговариваются.
— На тебя вся надежда, Стамен. Так мы с тобой подружились, как родные стали. И молодайку твою, и детишек я полюбила, как свой они мне теперь. Ты уж порадей за нас.
Стамен, опустив красное лицо, молчит, слушает, подергивая свои усы. От него на всю комнату разит водкой.
Ольга стоит за дверью в коридоре и подслушивает, время от времени прикладывая глаз к замочной скважине.
— Я, бабушка, сказал — устрою, значит, устрою. Ну, сама знаешь, в школе кой-кому дать надо… да и мне сколько-нибудь… Кризис проклятый… Все нуждаются.
— Уж я, Стамен, и сама думала: без денег не выйдет; да что поделаешь, коли нету. Были б деньги, известно, легко бы дело сладилось.
— Я, бабка Лала, откровенно тебе скажу…
Староста поднял голову и, выпучив глаза, уставился на старуху.
Этот твердый взгляд смущает ее, и она вся съеживается на своем стульчике, словно ей на голову валится что-то тяжелое.
— Скажи, Стамен.
— Две тысячи на бочку, как приказ будет, а потом по сто левов с каждой получки. С других дороже беру, а с вас, как с знакомых…
— Ишь, Стамен, чего наговорил! — шутит старуха, но на сердце у нее кошки скребут.
— Так-то, бабушка. Меньше никак нельзя. В интересах просвещения придется вам пожертвовать. К нам на село каждый день учителя ездят, больше дают… Подарки делают, буйволиц покупают. Нынче не то, что прежде: те глупые времена миновали. Нынче каждый должен на общее благо жертвовать.
— Твоя правда, староста… Да ведь было б что жертвовать. А то ведь нету, как же быть-то?
— Коли нет, не выйдет, — говорит староста, собираясь встать и ища глазами шапку.
— Постой, постой, не спеши, — хватается за него старуха, как утопающий за соломинку. — Поищем, найдем деньжат, дадим. Только ты уж уступи. Как своим. Довольно тебе тысячу сразу и каждый месяц по пятьдесят, а?
— Не могу, бабушка, конкуренция большая. В интересах просвещения надо жертвовать.
Староста тянется за шапкой, которая лежит на другом конце дивана, и, взяв ее, вдруг спрашивает:
— А учительница-то где у вас? Я еще не видал ее, не познакомился.
— Сейчас, сейчас придет, Стамен. Стесняется она, дитя ведь еще.
Бабка Лала подходит к двери, кашляет и, приоткрыв ее, нарочно громко зовет дочь:
— Оленька, пойди сюда, дитятко.
Потом садится.
Вскоре дверь открылась, и на пороге, как ангел небесный, встала красавица Оленька в белом платье, с русыми пушистыми волосами, светлыми детскими глазками и лицом, зарумянившимся от смущения.
Она здоровается со старостой за руку и останавливается посреди комнаты.
— Нда-а! — говорит староста. — Красивая учительница ваша…
Выпученные глаза его впиваются в нее волчьим взглядом, на жирном лице бродит сладкая улыбка.
— Ну вот что, бабка Лала, — решительно объявляет он, поворачиваясь к старухе. — Ради вас уступаю. Две тысячи в рассрочку: одну сейчас, другую подожду. А из жалованья ничего не возьму. Об этом мы с самой учительницей договоримся…
1933
Перевод Е. Евгеньевой.
НЕИСКУШЕННАЯ
Перемена. Во дворе бегают, шумят, кричат дети. Их живой, веселый гомон влетает в открытое окно вместе с мягким, усталым светом осеннего солнца и создает в учительской атмосферу бодрости.
В комнате собрались молодые учителя и учительницы; каждый занят своим делом. Директор расхаживает из угла в угол и курит, о чем-то размышляя.
Только Пена Стоянова, новенькая учительница, поступившая в школу дней десять тому назад, не знает, чем заняться. Она то присядет к столу, то встанет и откроет шкафчик, то остановится у распахнутого окна, откуда все сельцо как на ладони.
По улице, засунув руки в карманы, лениво проходят крестьяне в ветхой одежонке, небритые, с добродушными, почерневшими лицами, жалкие, как рабы, и скрываются где-то вдали за полуразвалившимися оградами грязных дворов. Из труб вьется белый дымок, тонкими струйками поднимаясь к небу. Во дворах хлопочут женщины с преждевременно постаревшими лицами.
Для Пены Стояновой все ново. Она с интересом наблюдает совсем незнакомые ей картины жизни этой чужой деревушки.
«Вот где привелось делать первые шаги самостоятельной жизни», — думает она и улыбается. Улыбается, довольная тем, что наконец устроена, обеспечена, твердо стала на ноги после стольких лет труда, ученья, после всех пережитых невзгод.