— Темно, господин судья. Такая темь — хоть глаз выколи. Да и конь убежал! Как помочь тебе? Не могу я…
Слушая доносившийся из мрака голос Андрешко, судебный исполнитель пришел в ужас. Остаться здесь? В болоте? Среди холодной, зеленой болотной воды, которой конца-краю не видно!
— Послушай, Андрешко! Я тебе сколько хочешь заплачу! Вытащи меня!.. Я тут пропаду… У меня дети малые! Или у тебя сердца нет, парень?.. — завопил он в отчаянии, но никто уже не отозвался.
Судебный исполнитель безумно, отчаянно заревел в сторону села:
— Скотина… людоед… чурбан… Ирод! Вернись!.. Смилуйся! Животное… стоерос… Мужичина!.. Караул! Караул!
И, зарывшись в свою шубу, он зарыдал, как ребенок.
Но тьма молчала.
1903
Перевод С. Займовского.
ИСКУШЕНИЕ
— Ты пробовал, Тодор?
— Пробовал, пробовал, батюшка.
— Ну и как?
— Деликатное, вкусное и крепкое-крепкое! На язык возьмешь — сахар, а из глаз слезу вышибает. Каплю отведаешь — и оближешься, как кот на припеке. И попадья то же говорит…
— Гм… Неужто и она пробовала, Тодор?
— Не отказалась, но самую малость вкусила, так только, пригубила…
— Так ли?
— Зачем мне врать?
— Знаю, знаю, она благоразумная, Тодор, но выпить тоже не прочь… Так, по-твоему, хорошее, а?
— Хорошее, батюшка.
Батюшка проглотил слюну.
Этот разговор происходил при двух-трех набожных старушках, у самого клироса, где вот уже десять лет подвизался дядя Тодор, пономарь, надеявшийся рано или поздно заменить доброго, но постаревшего, убеленного сединами священника.
— М-м… м-мм… Христу богу душу пре-да-ди-им! — возгласил священник.
— Tee-бе, гос-по-ди-и! — откликнулся пономарь.
— А сколько там, в посудине-то, Тодор, ну… примерно… Мм… М-мм-м… Господу помолимся-а-а!
— Гос-по-ди по-ми-луу-уй!.. Маловато, отче: только рот ополоснуть… Литра полтора, может, наберется.
— Куда ж это годится? Не мог уж найти побольше?
Священник задумчиво погладил бороду и, наклонившись к пономарю, спросил:
— Гм-м, значит, под престолом, говоришь, Тодор?.. И сына и святого ду-ха-а-а…
— Там, там, батюшка… А-а-минь! — подтвердил дядя Тодор, провожая глазами священника, направившегося в алтарь, и тихоньким, медовым голоском затянул канон.
Это было на успенье, то есть в такое время, когда там, где не возделывают винограда, бочки совсем пересыхают и вино только снится во сне. А отец Серафим, почтенный старец, три десятка лет кряду терпеливо прослуживший в здешнем приходе, любил подкрепиться двумя-тремя стаканчиками доброго винца, к коему имел, как и всякий человек, маленькую слабость. Без вина он ни на что не был способен. Руки и ноги у него начинали дрожать, глаза застилали слезы, язык еле ворочался, и в таком состоянии он не мог совершить даже водосвятия.
Это случалось с ним редко, так как добрый старик знал свое слабое место и следил за тем, чтобы в подвале у него всегда было несколько литров винца. В критические же минуты предусмотрительная старушка попадья доставала из укромного уголка заветную посудинку, полну-полнехоньку. Только в этих случаях она становилась скрягой и считала каждый стаканчик, выпитый стариком, чем иногда очень его обижала. А нынче маленькая неосторожность привела к тому, что иссяк и этот источник.
Ну ее к бесу, обиду, лишь бы нашелся стаканчик припрятанного вина, чтоб хоть вспомнить его вкус и повеселить взгляд его цветом и блеском. Но вот уже целую неделю ни сам батюшка, ни кто другой в Глушинове даже не нюхал ничего такого. Отсутствие хотя бы капли живительной влаги этой наполняло души унынием, расслабляло сердца, придавало лицам кислое выражение.
И надо же было случиться такому на успенье! Люди готовились к причастию, постились, а во всем селе даже для святого таинства — ни капли вина… Если б подобное можно было заранее предвидеть, вино так или иначе раздобыли бы; но батюшка спохватился только нынче утром, как вошел в церковь. Если б вы только видели, как он был растерян! Даже в жар бросило беднягу!
— Как же быть? — задал он себе вопрос и кликнул пономаря. — Беда, Тодор. Знаешь, что случилось?
— Что такое? — раскрыв рот от удивления, спросил тот и уставился на священника, ожидая услышать какую-нибудь необычайную мирскую новость.
— Нет вина для причастия! — с отчаянием ответил отец Серафим и понурил голову.
— Да ну? Вот так штука! — оторопел пономарь, будто нарушил канон.
Батюшка безнадежно опустил руки.