Свилен, протянув руку через плетень, отвел одну из ее рук от лица.
— Тш! Не надо плакать! — нежно промолвил он. — Не надо. Еще любишь меня, говоришь? Да ведь это — одно мученье… Такая глупая любовь… скрытая, потаенная. Эх, вздор один! Ну, перестань, слышишь? Первый раз встретились, столько времени не видались, а ты плачешь.
— Свилен, Свилен!.. Если б ты знал, как мне плохо… Не знаешь ты, — всхлипнула она, — ничего, ничего не знаешь!
— Молчи, молчи!
Свилен притянул Милену поближе и обвил ее стройное тело крепкой мужской рукой. Она склонилась к нему на грудь, и губы их, как в прежнее время, слились в поцелуе, теперь уже греховном.
Ивы тихо, спокойно шептались о чем-то. Глухо стучала мельница. А в синем небе непрерывно мерцали частые звезды.
От мельницы донесся слабый голос старика:
— Милена… Милена! Куда ты девалась, детка?
Милена вздрогнула.
— Иду, иду! — откликнулась она. — Ах, Свилен, сколько раз, бывало, думаю: господи, хоть увидеть бы его разок, поговорить бы…
— Только поговорить?
— А что же?
— Ну, говори, говори… Я слушаю…
— Ах, Свилен, какой ты! Что не женишься? Кажется, мне бы тогда не так тяжко было, перестала бы о тебе думать… Привыкла бы к тем людям… Ах, как они мне ненавистны! Вот всегда так, коли свое сердце захочешь обмануть, — говорила Милена, поглаживая по лбу кроткого осла, который спокойно, ласково смотрел на нее.
— Марк, Марк! — начала она, обращаясь к животному. — Славный серенький ослик! Никому не рассказывай… Глупенькая скотинка, сколько раз ты был при наших встречах… Молчи, молчи, серенький Марк!
Свилен засмеялся.
Милена погрузилась в раздумье.
— Милена!.. Дочка! — снова послышался слабый голос старика.
— Иду! Иду! — крикнула в ответ Милена. — Чего он меня? Пускай подождет… Ах, Свилен!.. — тихо продолжала она. — Не знаю, любишь ты меня еще или нет, а я… Стоян — добрый, добрый, как муха… Понимаешь, ударь я его, он заплачет, как ребенок, и ничего, ничего-то не скажет… а я его ненавижу… может, за это самое… А ты сумасшедший, непутевый, но…
— Не судьба нам жить вместе, вот в чем беда, — вздохнул Свилен.
— Ты в этом виноват, ты, Свилен!
— Бедность виновата! Я ведь говорил тебе… У чужих людей живу… Все в батраках, в батраках, совсем кабальный стал. И ты бы со мной горе мыкала… Как же мне было молодость твою калечить, жизнь тебе отравлять?.. Думал я, думал… голову себе ломал — и не решился…
— Кабы сильно любил, так решился бы.
— Ты все свое!.. И прежде меня корила.
— Милена! — крикнул опять старик.
И зашелся сухим кашлем за ивами.
— Иду, иду!
— Погоди, — промолвил Свилен.
— Пусти меня, Свилен, прошу тебя… Поздно уж…
— Нет, погоди…
И он перепрыгнул через плетень.
На небе спокойно мерцали звезды, — звезда к звезде. Высокие мрачные призраки ив тихо о чем-то перешептывались. Мельница непрерывно, глухо шумела.
— Милена, Милена, да где же ты? — снова крикнул старик уже сердито.
Но на этот раз ответа долго не было.
Только через некоторое время на дороге опять мерно зазвенел медный колокольчик. В тишине мужской голос вдруг негромко запел прозвучавшую так странно в ночи песню:
Разлился глубокими переливами, задрожал одиноко, печально и смолк.
1903
Перевод Д. Горбова.
ЛЕПО
Молодой солдат Лепо Гёргин возвращался в родное село, получив отпуск на полевые работы. Сойдя с большака, он стал быстро спускаться по крутой лесной тропинке к Прокоповой мельнице.
Тяжкий июньский зной дрожал в воздухе, и все, задыхаясь, понуро молчало. Только мельница там, внизу, словно единственное живое существо, непрерывно шумела, и однообразный стук ее колеса разносился далеко по тихой, ко всему безучастной окрестности.
Лепо, в расстегнутой рубахе, в тяжелых солдатских сапогах, бодро шагал, поправляя ремень новенького, только что купленного охотничьего ружья, висевшего у него за плечом дулом книзу. Он часто останавливался, вставал на цыпочки и с нетерпением всматривался сквозь зеленую листву, что делается на мельнице: не мелькнут ли где белые рукава мельниковой дочери Войки, которую он любил неистовой любовью.
Долго Лепо не видел ее, и теперь сердце его так и металось в груди, посылая всю его молодую кровь в лицо, пылающее, облитое потом. Он торопился, мысленно рисуя себе, как она, улыбающаяся, радостная, встретит его на мостике перед мельницей. Он не мог представить себе вполне отчетливо, какое у нее лицо, какие глаза, губы, сколько веснушек под одним ушком — две или три. Распаленная кровь его захлестывала воображение, и Войка вставала перед ним, как милая, сладкая улыбка, озаренная любовным синим взглядом ее глаз. Только волосы ее, русые и золотые, как желтофиоль, светлые и пышные, как лучистое сиянье звезды, видел он ясно своим умственным взором, видел даже, как ими слегка играет вечерний ветерок. И пламя, горевшее в душе Лепо, светилось у него в глазах, плясало на его черном от загара лице, придавая этому лицу выражение задумчивое, решительное и полное надежды.