— Славка еще раскается, — добавила ее сухопарая подруга.
— Раз она так легко на это пошла, уж не раскается, будьте покойны!
— Все так поступают, и вы точно так же поступите, милые барышни, — подтвердил с громким смехом директор.
— Кто? Я? — откликнулась худая. — Никогда! Даю вам честное слово, я предпочту остаться старой девой, чем так дешево себя продать, так подло изменить самой себе.
— О, о, ни за что, ни за что на свете! — торжественно объявила полная, и круглое, как луна, красное лицо ее расплылось в широкой улыбке.
Директор, поддерживаемый двумя только что пришедшими молодыми учителями, стал подшучивать над учительницами, так что в конце концов произошла ссора и девушки совсем рассердились.
Нонин, полулежа на кровати, безучастно слушал все эти плоские суждения, это жалкое хвастовство своими душевными качествами. На душе у него было скверно. Какой глупый вид у этих учительниц с напудренными физиономиями и плохо завитыми волосами!
Он смотрел в окно на небольшую площадь, где, шлепая по грязи и проклиная погоду, двигалась группа чиновников, впереди которой шли, беспомощно приподнимая юбки, высокого и низкого роста дамы. Смотрел и думал:
«Все, все потонуло в грязи — и души, и сердца, и умы, и люди, и животные, — всё… Вечное прозябание, вечные жалкие порывы, вечная отвратительная возня в этой тине. Нет ни крыльев, ни простора… А порабощенная душа хочет жить вольной, полной жизнью, во всю ширь… Вольной, полной жизнью, во всю ширь! Какой смысл в этих словах?»
Где-то неподалеку с новой силой запищал кларнет, тупо забил барабан, и у Нонина было такое чувство, будто эта странная музыка гремит у него в мозгу.
Гости, прервав споры, подшучиванья и глупые, гадкие пересуды, сразу встали.
— Ну, Нонин, собирайся. Идем на свадьбу! — сказала полная учительница.
— Не хочу, — ответил Нонин, — я болен.
— Из-за этого-то? Скажи пожалуйста… Чепуха какая! Эх, мне бы твою молодость, — похлопал его по плечу директор и открыл дверь. — Не хочешь, а? Над тобой же станут потом смеяться. Скажут, раскис от чувствительности, как баба.
— Не пойду. Оставьте меня.
— Как знаешь.
Гости ушли.
Нонин мрачно сел у окна.
Писк кларнета и удары барабана все приближались и стали ясно слышны. Вскоре по площади потянулось свадебное шествие и, утопая в грязи, направилось к церкви. Впереди, прямо по липкой грязи и лужам, шли музыканты — цыгане. Вокруг них с веселыми криками бежали дети. За ними следовала невеста со своим избранником. Дальше — кумовья, сваты, шафера, народ.
И вся эта вереница людей шлепала по грязи, тонула в ней, пачкаясь, говорила, шумела. Небо, все такое же серое, угрюмое, нависало над землей. В сыром воздухе громко, пронзительно звучали кларнет и барабан, варварская музыка резала уши. Вот шествие поравнялось с окном.
Славка, вся в белом, окутанная длинной прозрачной фатой, легко опираясь на руку мужа и подбирая подол подвенечного платья, шагала осторожно, чтоб не замараться, и поминутно восклицала:
— Ух, какая грязь!
Муж, широкоплечий, коренастый, уже немолодой, с полными, обрюзгшими щеками, в белых перчатках, шел с важным видом, широко расставляя ноги, нежно поддерживая ее, и всякий раз отвечал:
— Да… тропинки нет…
Нонин, притаившись за окном, слышал этот разговор, и ему стало тяжело, горько. Славка была все так же хороша, мила, молода, и Нонин понял, что еще любит ее, теперь далекую и чужую. Мысль о том, чтобы похитить ее, снова промелькнула у него в голове, но он не посмел даже показаться у окна.
В глазах у него потемнело; ему стало опять дурно. Комната со всеми предметами заходила ходуном, закружилась. Закружившись вместе с ней, он рухнул на кровать и стал тонуть в бездонной липкой грязи — все глубже, глубже, глубже.
1903
Перевод И. Воробьевой и Н. Толстого.
НА БОРОЗДЕ
Как зарядил дождь, так на всю неделю. Тихий, ласковый, — день и ночь. Лил, лил, лил — всласть напоил землю-матушку. А потом подул легкий ветерок, очистил небо, и начало припекать теплое осеннее солнце. Высохло поле. Разведрилась погода — самое время пахать.
Боне Крайненец запряг Сивушку с Белчо и пошел за сохой. Нива у него — в славной широкой пади. Со всех сторон защитой от ветра — лес. Земля высохла, стала рассыпчатая, как сахар. Замахал Боне стрекалом, крикнул: