Все думали, что хитрая Христина пошутит, да и отступится, но она стояла на месте, гордо выпрямившись. Взгляд у нее был решительный. Она сперва побледнела, потом вся вспыхнула, стыдливо наклонила голову и закусила губу. Потом, глядя Дыбаку прямо в глаза, твердо промолвила:
— Коли ты меня перепляшешь, выйду за тебя.
Дыбак впился в нее пламенным взглядом.
— Ладно, — сказал он улыбаясь. — А не отступишься?
— Убей меня, коли обману! — ответила Христина.
У обоих глаза горели. Толпа сомкнулась в круг, ликуя, громко смеясь. Дедушка Корчан сиял. Ему хотелось погладить свою отважную внучку по голове.
Снова послышался звук волынки. Толпа затаила дыханье.
Дыбак с Христиной встали друг против друга и начали разом.
Дыбак стал быстро наступать на Христину. Она легко, на носках пронеслась мимо. Смерив один другого вызывающим взглядом, оба пустились в пляс. Христина взмахнула платком, изогнула, как лебедь, свою белую шейку и поплыла в вихре веселых звуков. Лицо ее пылало, пушистые ресницы полусмежились от упоенья, высокая грудь заходила волной.
Дыбак плясал тоже в каком-то самозабвенье. Непринужденно заложив руки за спину, он подпрыгивал, как олень, и, сделав плавное движение, останавливался перед соперницей, отбивая ногами мелкую дробь, словно не в силах оторваться от этого места. Потом, тряхнув головой, чтобы смахнуть пот, заливающий лицо, будто отскакивал назад. Христина, следившая за каждым его шагом, легко, на цыпочках подлетала к нему. Но тут он неожиданно наступал и оказывался так близко, что она чувствовала его горячее дыхание и тепло его разгоряченного мужского тела. Потом начинал полегоньку удаляться, незаметно, играючи увлекая ее за собой. Перевес, большой перевес сил чувствовался на стороне парня, и Христина поневоле стала уступать. Как ни рвалась она к победе, но, проплясав целый час, остановилась, ослабевшая, задыхающаяся.
— Не могу больше… Переплясал меня, — пролепетала она в изнеможении, отирая пот с лица.
И от нестерпимого стыда чуть не заплакала.
— Переплясал, признаю, — повторила она как бы самой себе.
Музыка смолкла.
Сделав последний прыжок, остановился и Дыбак, тоже задыхающийся, измученный.
Толпа весело засмеялась. Сотни грудей вздохнули свободно, сотни напряженно прищуренных глаз посветлели. Подруги начали подтрунивать над Христиной. Дедушка Корчан улыбался.
Дыбак вытирал пот с лица.
— Да, переплясал — признаю! — еще раз сконфуженно уронила его соперница и закрыла лицо руками.
Толпа опять весело зашумела.
— Заклад, заклад отдавать надо! — раздались голоса, и по адресу Христины посыпались насмешки.
Она подняла голову и, чуть не плача, ответила:
— Что ж, я от своего слова не отказываюсь…
Шум утих. Это было смело сказано.
— Да, я готова сдержать слово, — твердо заявила она, повернувшись к Лазару Дыбаку.
— Правда? — переспросил он.
— Правда, — так же твердо повторила она.
Дыбак подошел к ней и на глазах у всех повесил ей на шею шнурок с золотыми.
— Тогда я поведу тебя к себе.
— Веди, — промолвила она, беря его за руку.
Лазар, улыбаясь, повел ее вниз, в село.
Толпа с веселым гомоном двинулась за ними.
— Эй, Дыбак, а как же ветряная мельница? — крикнул им вслед дедушка Корчан.
— Я себе получше нашел! — весело ответил Дыбак.
Старик расхохотался от всей души, так что даже трубка выпала у него изо рта.
1902
Перевод Д. Горбова.
БЕДНЯЦКОЕ СЧАСТЬЕ
Базарный день на исходе. И хоть солнце еще очень высоко, с Клепушанского постоялого двора уж потянулись повозки, кони, телеги и быстро разъезжаются по деревням. Крестьяне и крестьянки суетятся, хлопочут: одни поят лошадей, другие возятся около нагруженных всякой всячиной, весело раскрашенных повозок.
Высокие строения служб — сарая, конюшни, навеса — кидают на мощенный крупным булыжником двор резкие тени. Там, сбившись в кучки, стоят набеленные и нарумяненные деревенские девки. Возле них вьются, обняв друг друга за плечи, молодые солдаты в широких мундирах, и в глазах у них — любовный задор.
В глубине двора стоит новенькая, окованная железом телега с расписными бортами, нарядная, как игрушка. Она набита до половины сеном, а поверх постелен совсем новый пестрый ковер. Края ковра свешиваются с телеги. Затейливый, веселый узор его сияет празднично, улыбчиво, ласково. На ковре, завернутый в покупное красное одеяльце, спит ребенок. Он весь укрыт, так что его совсем не видно. Прислонившись спиной к переднему колесу телеги, стоит его мать, баба средних лет, и жует белую булку, уважительно отламывая кусок за куском. Солнце сверкает на ее серебряных украшениях, пряжках, тяжелых старинных запястьях, на большом ожерелье из фальшивых золотых.