1904
Перевод Д. Горбова.
ПЕЧЕНАЯ ТЫКВА
Как-то раз архивариус окружного управления Душко Добродушков, явившись к господину управляющему на дом с бумагами на подпись, застал его кушающим с женой и детьми печеную тыкву.
Подписывая бумаги, управляющий отрезал ломтик и любезно предложил архивариусу.
— Прошу вас, господин Душко, отведайте, какая чудесная тыква! Подгорела немного, но ничего. Вы извините.
— Покорно благодарю, господин управляющий, — смущенно ответил архивариус. — Так что я… не люблю тыквы.
— Как? Сами из деревни, а не любите тыквы!
Душко всегда огорчался, когда ему, нарочно или нечаянно, напоминали, что он — из деревни. Он покраснел.
— Да, но… желудок, знаете ли, господин управляющий, отвык от таких вещей, — ответил он, отрицательно качая головой и морщась.
Глаза его не могли оторваться от посыпанного сахаром ломтика с зарумянившейся, аппетитно подгоревшей корочкой. У него слюнки потекли, но он не рискнул проглотить их, чтобы не обнаружить своей слабости.
— Не стесняйтесь, прошу вас, — любезно уговаривал управляющий. — Я сам сколько лет тыквы в рот не брал, а ничего — желудок терпит.
— Не могу, господин управляющий, душа не принимает. В рот взять не могу, — отвечал Душко, думая в то же время: «Душа не принимает. Экий я дурак, — надо было брать…»
Чтобы избавиться от искушения, он скромно поклонился, сказал: «До свиданья», — и ушел.
На улице он уже без опаски проглотил слюну и опять стал корить себя:
«Дурак я, дурак. Ведь сказано: «Дают — бери, бьют — беги». Где голова твоя была, Душко?»
И он неодобрительно постукал себя пальцем по лбу.
Вкусный ломтик опять встал у него перед глазами, — привлекательный на вид, теплый, сладкий — и над ним вьется тонкий, приманчивый парок.
«В сущности, если я что люблю на свете, так это — печеную тыкву, — размышлял Душко, шагая с опущенной головой. — Лопаю ее, как свинья. Но слово-то уж больно скверное: тыква. Глупое, мужицкое, грубое такое, черт его возьми совсем. Как скажут про кого: он, мол, тыкву ест, — и конец; сразу ясно: некультурный человек, невежа, одно слово — свинья. Вот как-нибудь поеду в деревню, там одни тыквы буду есть. Где народу нету».
И в его воображении стали возникать тыквы, тыквы, — сладкие, вкусные, душистые.
С этого дня Душко Добродушков потерял покой, стал нервничать. Призрак печеной тыквы преследовал его.
Сидит он в канцелярии, работает, а мысль грызет. Пишет, пишет до изнеможения. А перо как будто быстро этак по бумаге скрипит, шепчет: тыква, тыква, тыква…
Поссорится ли с кем из сослуживцев, сейчас же либо прямо тыквой печеной его назовет, либо скажет: «Чего краснеешь, как тыква печеная?», а то: «Погляди, мол, на себя — какой ты пьяница, у тебя от головы пар идет, будто от тыквы печеной».
Ночью, только заснет, мучительный призрак тыквы тут как тут. Ему снится поле, да какое! Длинное, широкое, конца-краю нет. И все-то оно усеяно этими самыми печеными тыквами, и от каждой сладкий пар идет. Душко ходит по полю, смотрит на тыквы. И хочется ему сорвать, да только наклонится поднять одну, как она сразу исчезла. Он дальше, а перед ним уж не поле, а канцелярия — широкая такая. Вдруг откуда ни возьмись большая тыква — и катится прямо на него все быстрей и быстрей и растет, растет, становится как дом, как церковь, как гора, все больше и больше… Душко, дрожа от страха, старается убежать, но у него подкашиваются ноги. Чудовищная тыква настигает и кидается на него.
Душко вздрагивает и просыпается, весь в поту.
Этот сон стал мучить его каждую ночь.
Как-то раз писаря из управления устроили пирушку.
Заказали трактирщику Калчо гювеч[5] и собрались, чтобы повеселиться. А гювеч велели сделать поострее, чтоб выпить вина побольше. Само собой, был приглашен и архивариус.
Вино, речи, песни! Хочешь — любовные, хочешь — патриотические. Потом пошли тосты. Пили за здоровье господина управляющего и, конечно, за то, чтоб он «у нас остался», за местных представительниц прекрасного пола, за величие Болгарии, за царя, за болгарский народ, за канцелярских блох и прочее и прочее.
Наконец встал и господин Душко. Поднявшись на стул, он откашлялся и торжественно поднял бокал.
— Господа, уважаемое собрание, коллеги и мои добрые друзья!..
Но посреди излияний перед умственным взором его вдруг бесцеремонно выкатилась непрестанно его преследующая ужасная печеная тыква и перепутала у него в голове весь архив мыслей, накопленных за четырнадцатилетнюю службу.