Лисичка, остановившись, громко крикнул:
— Целься, господин унтер-офицер!
Спугнутый заяц метнулся в кусты. Полицейский и арестант остановились и долго смотрели ему вслед.
— Экая ты разиня, господин унтер-офицер. Увидал — стреляй! Прозевал добычу. Для чего только полено это на плечах таскаешь? Эх, растревожилось во мне охотничье ретивое… Увидать зайца и не выстрелить! Экая досада…
Арестант сел на камень, достал цигарку. Сел и полицейский.
— Так ты, значит, охотник? — спросил он Лисичку.
— Эх… — вздохнул арестант.
— А я — больно не целкий: поставь сена воз — и то не попаду.
— Прямо скажу, друг, досадно мне на тебя. Упустили зайца. Ну-ка пошли ему пулю вдогонку, пускай хоть струхнет косой! Уж не для меня ли бережешь?.. Не бойся, я никого не убил, и бежать мне незачем. Я б и так, без конвоя, пошел, куда послали. Ну, от силы три месяца посижу — и выпустят. Не бойся, господин унтер-офицер, не убегу. Мне еще жизнь мила. Эх, из твоей винтовки я бы за триста шагов в воробья попал!
— Дядя у меня вот такой же. Крив на один глаз, а посмотрел бы ты на него, — с гордостью заметил полицейский.
— Я, веришь или нет, когда в солдатах был, с трехсот шагов из винтовки в воробьиное яйцо попал.
— Все может быть. Дядя мой… в просяное зернышко в котомке попадал, — насмешливо согласился полицейский.
— Вон на дереве, на самой верхушке, — сойка, — показал арестант. — Ежели я не сниму ее первым выстрелом… плюнь мне в глаза.
— Больно далеко…
— Чего там далеко… Садану, шевельнуться не успеет. Давай на спор, господин унтер-офицер!
— Ой, проспоришь!
— Нет. Давай винтовку!
Полицейский стал закуривать, а Лисичка, не отрывая глаз от сойки, потихоньку вытащил зажатую между его колен винтовку, вскинул, прицелился. Полицейский внимательно следил за его действиями.
— Неудобно я сел… погоди! — промолвил Лисичка и встал. Потом взглянул на конвоира и шикнул на сойку:
— Кш-ш!
Та крикнула и улетела.
— Ну, вставай, господин унтер-офицер! Теперь я пойду за тобой. Марш вперед!
Полицейский, видя, что Лисичка не отдает винтовку, побледнел.
— Лисичка, не валяй дурака. Отдай винтовку!
— Ты встанешь? А впрочем, твое дело. Не хочешь — счастливо оставаться!
И арестант юркнул в кусты.
— Что ты делаешь? Эй, Лисичка!.. Пойдем дальше.
— Иди один, господин унтер-офицер, — мне с тобой не по пути.
Лисичка быстро продрался сквозь кусты, пересек овражек и поднялся на ту сторону.
— Куда ты, эй! Брось баловать! — в ужасе закричал полицейский. — Что ты делаешь? Хочешь, чтоб я вместо тебя в тюрьму попал? Вернись сейчас! А то плохо придется, слышишь?
— Мне лишь бы самому не сидеть, а другие — на здоровье! — не оборачиваясь, ответил Лисичка и скрылся в лесу, на который пал густой туман.
Полицейский оглянулся по сторонам, словно прося помощи, но кругом не было ни души. Холмы глядели хмуро друг на друга. Лес безмолвствовал. Между кустами, словно окаменевшее стадо, тут и там белели скалы. Вспорхнула крикливая сойка, посмеялась над этим молчанием и улетела неизвестно куда.
Полицейский сел у края дороги и, не зная, что делать, заплакал.
1904
Перевод И. Воробьевой и Н. Толстого.
СКВОРЕЦ
Пастушата прибежали бегом на село и сообщили испуганно, что нашли в поле Скворца мертвого.
Был праздник. Стоял погожий, веселый майский день. В корчмах было полно народу, на площади водили хоровод, и новость быстро разнеслась повсюду. Староста принял меры, позвал писаря, лесничего, полевого сторожа. Взяли бумаги, чернил, чтоб составить протокол, прихватили из корчмы понятых и отправились на место происшествия. Хоровод разбежался: девушки, парни, бабы и ребята — все кинулись следом.
Помер Скворец! Вот неожиданность! Он был не здешний. Все его знали, но никому не было известно, откуда он. Появился в селе недавно, играл на гусле[6], пел, веселил народ, терпеливо сносил насмешки, всегда приветливый, улыбающийся. Никому он не был особенно близок, но все к нему привыкли, и эта весть всех поразила и опечалила. Каждому стало вдруг чего-то не хватать, как будто село опустело. Не Скворец помер, а душа угасла, песня оборвалась.
Скворец пришел в село осенью. Весь оборванный, как пугало, раздетый и голодный. Его нашли спящим на лавке перед общиной. Староста стал его расспрашивать, решил, что он подозрительный, и посадил его в подвал общины, с тем чтобы на другой день отослать к окружному начальнику.