И тотчас из маленькой тюрьмы понеслись веселые, живые звуки гуслы.
Мимо проходила Зуза, дочь старого цыгана Мехмела; она остановилась послушать и нагнулась к железной решетке окошка.
— Эй, ты! Чего туда забрался? — наивно спросила она парня, в котором, по-видимому, узнала соплеменника.
— Так. Посадили меня, — ответил музыкант и, отложив гуслу в сторону, вдруг засвистел, как соловей, высоко, звонко, заливисто. Потом залаял собакой, запищал, как скворец.
Девушка, засмеявшись, прижалась лицом к окошку, чтоб лучше разглядеть. Из общины вышел староста.
— Чего тебе здесь надо? — строго спросил он цыганку.
— Да слышу — в подвале скворец свистит, дай, думаю, послушаю…
— Я славного скворца поймал, посмотрим вот, что за птица.
Цыганка выпрямилась, помолчала, потом вдруг простодушно, умоляюще промолвила:
— Господин староста, выпусти его. Выпусти Скворца. Он — хороший.
— Из ваших, что ль? — усмехнулся староста.
— Из наших, из ваших ли, того не знаю, а только выпусти его, выпусти, господин староста.
Зуза изогнулась, как пружинка, протянула руку и погладила старосту по рукаву, устремив на него детский взгляд своих черных глаз.
— Выпусти его, господин староста. Выпусти Скворца!
В это время Скворец заиграл на гусле. Проходившие мимо крестьянин и крестьянка остановились рядом со старостой.
— Выпусти, господин староста. Выпусти Скворца, — продолжала Зуза. — Завтра свадьба у моего брата. Пускай он придет, поиграет.
— А коли сбежит? — спросил староста.
— Коли сбежит, меня посади. Я за него три года отсижу, — пошутила Зуза и опять начала просить.
У старосты было доброе сердце. Немного подумав и с удивлением поглядев на Зузу, он выпустил арестованного.
Так и прозвали того парня Скворцом.
Зуза привела его к отцу своему в корчму. Дед Мехмел угощал своих гостей-цыган, собравшихся из окрестных сел на свадьбу его сына. Скворец сел в сторонку и заиграл на гусле. Деду Мехмелу понравилось; он подозвал Скворца, поднес ему чарку, усадил рядом с собой, чтоб играл. Зуза постояла в дверях, поглядела и ушла.
Цыгане гуляли всю ночь, и всю ночь Скворец играл им. В корчму набралось много крестьян, принявших участие в общем веселье. Скворец без устали забавлял пирующих: пел соловьем и скворцом, кричал перепелом, сойкой, сорокой. Он всем пришелся по нраву; все на него дивились и радовались. Улыбка, не сходившая с его физиономии, открыла ему двери ко всем сердцам.
На другой день началась цыганская свадьба, длившаяся целую неделю. Гремели барабаны, заливались зурны, вился хоровод. Скворец со своей гуслой творил неслыханные и невиданные чудеса. Все село сбегалось смотреть и слушать.
Когда пиршество кончилось, музыканты, прибывшие из другого села, взяли Скворца с собой и поехали по свадьбам в соседние села. Но через месяц он вернулся, и дед Мехмел, корчемный завсегдатай, стал всюду таскать его с собой, чтоб он играл ему.
Вскоре сын деда Мехмела поссорился с отцом и ушел из дому, переехал с женой в ее родное село. Тогда старик взял Скворца к себе — помогать в кузне и играть для него по корчмам.
С тех пор как Скворец — оборванный, с бледным лицом, курчавой, колечками, шапкой волос на голове и доброй улыбкой на лице — остался в селе, его гусла не умолкала. Он уж не прятал ее в кожаную сумку, висевшую через плечо, а прицеплял к петлице, возле своего молодого певучего сердца.
В кузнице деда Мехмела было немного работы: наточить топор, поправить кочергу либо еще что — только и всего. Мехмел даже перестал ходить туда. Работали Скворец и Зуза. Зуза раздувала мехи, вертела точило, а Скворец бил молотом.
По вечерам, когда дед Мехмел уводил Скворца в корчму, а Зуза оставалась одна, ее охватывала тревога. Но она уже не шла, как прежде, побродить по селу или поболтать с кем из подруг, а садилась на порог кузницы, строгая, задумчивая, и ждала. Если же дед Мехмел и Скворец задерживались, шла в корчму, звала их и уводила домой.
Как-то Зуза сказала Скворцу:
— Перестань шататься с отцом по корчмам, слышишь? А то зелья наварю. Отравлю тебя!
Скворец взглянул на Зузу с испугом. В глазах ее горели злые огоньки.
— Как же мне быть? — спросил он. — Не стану слушаться отца твоего, так он меня выгонит.
— Пускай выгонит.
— Тяжко мне будет без тебя, Зуза.
Она улыбнулась, сверкнув белыми зубами.
— Я уйду с тобой, — сказала она решительно и нежно обвила его шею руками.
Тут вошел дед Мехмел, на этот раз не пьяный.
— А-а-а, вот как? — закричал он. — Скворец, пошел вон отсюда. Чтоб духу твоего здесь не было!..