— Ты знаешь Калину, Пшеничку? — спросил он меня как-то раз.
— Знаю.
— Красивая девушка, правда?
— Очень красивая.
Он вздохнул.
— Ты что вздыхаешь? — в свою очередь спросил я. — Или влюбился?
— Что ты, что ты! Куда мне до нее? Ведь она — солнце, а я — земля в грязи.
Он произнес это так хорошо, так сердечно, так поэтично, взглянув на меня при этом печально своими кроткими глазами. Дивная мечта вспыхнула в них — и тотчас угасла. Исполненный тоски вздох вырвался из груди. На лице застыло скорбное выражение…
Вскоре я опять встретил в лесу Калинку. На голове у нее красовался венок из буковых листьев, цветов и бурьяна. Глаза ее были необычайной синевы. Она шла по тропинке, вертя в руках длинную палку, подпрыгивая и беззаботно напевая. Увидев меня, она смутилась.
— Все колокольчик ищешь? — спросил я.
— Нет. Кто его знает, куда он девался. А если ты найдешь — отдашь мне?
— Я его Лукану отдам, чтоб он тебе передал, — опять невзначай напомнил я о Лукане.
Шутка моя оказалась неуместной. Калинка рассердилась, сверкнула, как молния, глазами и, встав прямо передо мной, вперила в меня злой взгляд разъяренной гадюки. Мне стало тяжело на сердце, — я раскаялся, вернее, испугался того, что натворил. Но, почувствовав жестокий укус ревности, продолжал:
— Лукан — хороший парень. Я знаю: ты его любишь.
— Что ты в глаза мне тычешь своим Луканом? — со злостью спросила она.
И отрезала:
— Конечно люблю.
Слова эти пронзили мне сердце мучительной болью.
А она подошла ко мне вплотную и, постучав кулачком о кулачок, промолвила сквозь зубы:
— Вот и мучайся, голубчик.
И злорадно захохотала, так что смех разнесся по лесу. Я чуть не заплакал. Вдруг она смягчилась, поглядела на меня с состраданием, уронила палку, протянула свои маленькие ручки, молча страстно кинулась ко мне на шею, впилась губами в мои губы и замерла у меня в объятиях.
Прижав к себе ее трепещущее маленькое тело, вдыхая лесной запах, исходивший от ее волос, я от неожиданности не знал, что сказать. Наконец она выпустила меня и отскочила.
— Понял?
Потом, нежно ударив цветком по лицу, шаловливо прибавила:
— Барчук!
И скрылась в кустах.
Голова моя пошла кругом, — я был не в силах позвать беглянку. От волнения у меня дрожали колени; я сел на траву. В листьях плясали солнечные лучи, рассыпаясь червонцами по земле. Веселые лучи эти залили мою душу, и она весь день была полна светом и теплом.
А лес благоухал дивными Калинкиными волосами.
Спускаясь вечером по козьей тропе к их шалашам, я вдруг так и обмер: наверху, на высокой скале, стояла Калинка, без платка, босая, белея рукавами рубашки, с развевающимися волосами, с палкой под мышкой, и плела венок. Фигура ее выступала на огненном небосклоне, подобно бронзовой статуе какой-нибудь легендарной пастушки библейских времен.
Она пела с выкриками. Казалось, какая-то добрая птица подает сигналы, указывая путнику дорогу.
Заметив меня, Калинка умолкла и исчезла. Мне так хотелось увидеться с ней! Весь день ждал я этого вечернего часа. В сладостном утомлении я остановился на дороге.
Вдруг на голову мне посыпались цветы — целая охапка. Надо мной раздался певучий смех Калины и быстрый топот убегающих босых ног. Я прижал к сердцу цветы, упавшие мне на грудь, и стал ждать. Но она так и не появилась.
Всю ночь напролет, лежа в дощатом шалашике на постели из свежего сена, мы с Луканом проговорили о Калине — до тех пор, пока звезды не начали таять в посветлевших небесах.
На другой день, когда она проходила по тропинке через наш луг, возвращаясь от колодца с полными ведрами воды, я остановил ее.
— Дай напиться.
— До колодца рукой подать. Пойди и напейся, коли жажда одолела, — сердито ответила она.
Взгляд ее был строг и насмешлив.
— Дашь ты мне пить или нет? Это штраф за то, что ты ходишь по нашему лугу.
— Еще что вздумаешь? — спросила она с вызовом.
Кровь закипела у меня в жилах; я онемел от гнева, любви и обиды. А она глядела на меня испытующе и насмешливо своими большими синими глазами. От этого взгляда так и веяло холодом.
— Говори что хочешь, — сказала она, — только не воображай, будто ты больно мне нужен!
И, захохотав, убежала. Мне показалось, что увяли все цветы на лугу, умолкли все кузнечики, улетели все птицы и я остался один-одинешенек где-то между небом и землей. Светлый мир моей юности потемнел, лучезарное настроение затмили черные тени.