— Да есть ли тут учитель? Этак ребята друг друга покалечат. Где над ними старший, чтоб их унять?.. Ни надзора, ни воспитания! Что ж это такое?
1905
Перевод Д. Горбова.
СЕЛЗА МЛАДЕНОВА
Вот уже несколько дней, как экзамен благополучно окончился, и теперь учительница Селза Младенова, склонившись над маленьким столиком в тесной учительской, дописывала свидетельства для ребят. Стены успели покрыться паутиной. От шкафа с двумя-тремя разодранными книгами, от старой карты полушарий, повисшей сломанным крылом на стене, от доски, от счетов, от пыльного глобуса с нахлобученной на него облезлой шапкой школьного сторожа, от покривившейся железной печки, чье сердце, кажется, никогда не пылало, — от всего веяло печалью, дремотой и неверием в науку. Человеческий скелет с иронической улыбкой отвернулся в угол, а со шкафа глядело на него, наклонив голову, чучело черного ворона, готовое, подобно зловещему ворону Эдгара По, произнести роковое «Никогда!».
Снаружи, на широком неогороженном дворе, припекало ласковое майское солнышко, и привязанная за ногу коза пощипывала траву среди терновника, беспокойно вереща. Весь народ был в поле, и на селе не слышалось ни звука, кроме сладкого, усыпляющего жужжания пчел да воробьиных ссор.
Учительница быстро, напряженно писала, не подымая головы и не глядя в окно. Время от времени она отстраняла выбивающиеся прядки со лба, не прерывая своего занятия. Она торопилась поскорей все закончить, так как через два дня — ее свадьба. «Осталось два-три дня, — подумала она, кладя перо. — Два или три?»
Уже целую неделю она считала дни и все время сбивалась. Она так занята, что не замечает, как они бегут, и все-таки ей кажется, будто время течет как-то неправильно, будто за ночью следует предыдущий день. И вот она опять не знает, что сегодня — четверг или среда.
— Дедушка Пене, какой у нас нынче день? — вдруг спрашивает она, обращаясь в угол за печью.
Но там не дремлет уже больше с трубкой в зубах добродушная кособокая фигура глухого сторожа дедушки Пене. Его работа окончена одновременно с экзаменами, и вопрос ее остается без ответа.
Селза Младенова улыбается своей рассеянности. Маленькое птичье личико ее сияет блаженством, мечты уносят ее к тому счастью, которое уже недалеко и которому она отдала все свое сердце, всю свою любовь. Вот она — новобрачная; милый держит ее за руку; она вся в белом, словно цветущая слива; на голове у нее венок из маленьких белых цветов, который она сохранит навсегда, как священное воспоминание. Фата, тонкая, как пронизанный солнцем туман, окутывает ее с головы до пят. Она грациозно ступает своими крохотными белыми туфельками, ласково приветствуя взглядом сограждан, которые глядят на нее с завистью, стоя кучками у ворот и вдоль всей улицы городишка, до самой церкви. Солнце празднично светит. В садах цветут розы и тянутся к ней через ограду. Торжественно звучит оркестр. Люди смотрят, открывают окна, говорят: «Нынче свадьба Селзы Младеновой». В церкви собрались учителя со всей округи, в том числе двенадцать учительниц, среди которых она — самая красивая. Она входит в храм. Все взгляды устремлены на нее. И она, приподняв платье, как только она умеет это делать, пройдет среди всех под руку с любимым, вся в белом, влюбленная, ликующая, счастливая.
Да, день свадьбы — самый важный день в жизни девушки, и потому его надо отпраздновать как можно торжественней. Она с малых лет трепетно мечтала об этом дне, и вот он близится. Идет — солнечный, улыбающийся.
В памяти ее возникает короткая история ее любви, и сердце ее начинает биться при воспоминании об этой прекрасной, ласковой маленькой поэме. Как-то раз, в начале учебного года, осенью, в ту пору, когда желтеют и опадают листья, она задержалась в соседнем селе. Вечером ее пошел провожать тамошний учитель, с которым она только что познакомилась, Добрян Горев. Это имя очень ей понравилось; оно до того шло к нему, что она просто удивлялась, как ему такое подобрали. Добрян Горев учительствовал в своем родном селе. У него отец был староста, брат — корчмарь, а сам он — учитель, но, кроме того, занимался огородничеством, пчеловодством, разводил птиц, делал ульи, шкафы и веялки.
Идя вместе, они разговаривали только о школьных делах, о телесных наказаниях как воспитательном средстве, о методических единицах и других важных вопросах.
— Люди выдумали граммофон, кинематограф, рентгеновские лучи, радио, летательные аппараты, — говорил он, — а в педагогической науке толкутся на месте, пользуясь устарелыми формами, изношенными понятиями, всякой формалистикой.