Дож, коронованный князь этой могущественной, свободной державы, сидел на возвышении, окруженный тремя советниками: по одну руку сидел главный, мужчина лет сорока, по другую – еще двое. Поодаль стояли секретари для подсчета голосов и чиновники, коим надлежало голоса эти собирать. Присутствующие были погружены в столь глубокое молчание, что слуху казалось, будто зал обратился в пустыню, а взору – будто он населен статуями; безмолвной была немощь старцев, безмолвной – гордость в глазах юношей. Наконец дож нарушил тишину и молвил:
– Коварство порождает раздоры, притворством же сеятели раздоров добиваются любви своих жертв. Победа и мир достались нам в войнах, что вели мы с друзьями, а не в тех, где сражались с противником. Мы дотоле сохраним свободу, пока будем понуждать остальные народы обращать друг друга в рабство. Блеск наш рождается из чужих ссор. Мы следуем примеру искры, что вспыхивает из столкновения кремня с огнивом. Чем свирепее спорят и бьются между собою другие монархи, тем ярче горит свет, излучаемый нами. Италия после падения империи уподобилась богатой красавице, которая осталась по смерти родителей во власти опекунов и душеприказчиков и хочет замуж, а душеприказчики уже расхитили ее приданое по частям; и поелику они отнюдь не намереваются вернуть награбленное, а, напротив, норовят сохранить его у себя, одни из них отказывают королю Испании, который за нее сватается, другие – королю Франции, который тоже ищет ее руки, и приписывают женихам свои собственные пороки. Однако сии мошенники-опекуны, сиречь различные потентаты, не могут отрицать, что нам-то досталась ничтожная доля от богатств опекаемой нами особы. Ныне дело усложняется, ибо женихи твердо намерены вступить в брак. В свое время король Франции пригодился нам, дабы отбить сию невесту у короля-католика, который, пользуясь соседством Милана с одного боку и Неаполя – с другого, то и дело переглядывался да перемигивался с ней из своего окошка. Христианнейшему же королю до нее было куда дальше – ни подойти, ни посмотреть; только и оставалось, что письмами пробавляться. Теперь же, через посредничество Савойи, Мантуи и Пармы, явился он в Пиньероль и увивается за девицей, домогаясь ее любви, а посему придется нам похитить ее у него из-под носа. Особого труда прилагать тут не надобно, ибо французов легче прогнать, чем привлечь; поначалу их бешеный натиск разгоняет прочих, а там, глядишь, их и самих прогнать недолго, таков уж их нрав. Однако ножку подставить надо с умом и так состряпать развод, чтоб нас обласкали, как сватов. Христианнейший король строит куры Лотарингии и жаждет овладеть ею. Он бряцает оружием в Германии, но вассалы его живут в бедности. Взбаламутил он весь мир, лишив его покоя, а посему приспешники его в Италии дрожат от страха. Мы же вступим туда, не прибегая к особым хитростям, ибо он поднял окрест такой шум, что никто нас не услышит. Нам нет нужды опасаться тех, кто доверился ему, ибо чистосердечное их раскаяние снимает с них подозрение. Сдается мне, что, поощряя спесь честолюбивого и легковерного монарха, мы одержим верх над королем Франции Людовиком Тринадцатым. Особливо же надлежит пестовать его фаворита, прилагая все силы, дабы входил он все более в милость. Фаворит сей присваивает все, что достается королю, и непомерно раздувается сам, по мере того как съеживается король. Пока вассал останется хозяином своего короля, а король – вассалом собственного слуги, первого все будут ненавидеть, как предателя, а второго презирать, как ничтожество. Сказать вслух «смерть королю!» и не только избежать кары, но даже быть обласканным может тот, кто добавит: «Да здравствует фаворит!» Не знаю, был ли для Генриха Четвертого худшим злодеем Франсуа Равайяк,[310] нежели Ришелье – для его сына. Знаю одно – оба оставили его в сиротах первый отнял отца, второй – мать.[311] Пусть же и впредь властвует Арман, ибо он, как тяжкий недуг, прикончится сам, прикончив больного.
Немаловажно подумать также о наследниках французского престола, ибо христианнейший король давно потерял надежду на потомство, а посему корона уготована брату его,[312] чей нрав сулит нам отрадное будущее, ежели мы будем держать ухо востро. Это пламя, раздувать которое мы сумеем по своей воле, к тому же столь буйное, что оно и само себя раздует; это человек, что сетует тем громче, чем более ему желают добра; посему он нанес обиду королю Испании, а мы сумеем повернуть сие разногласие, как нам вздумается. Франция не доверяет королевской родне, ибо в нее втерся фаворит, скупив чуть ли не все генеалогическое древо; страшит Францию и то, что все почетные должности захвачены его семейством и власть в стране попала в руки его клевретов. Все помнят обезглавленного Монморанси[313] и многочисленных дворян, томящихся в ссылке и опале; всех гнетет боязнь, как бы престолонаследие не обернулось свалкой. Дело в Германии не поправишь с отторгнутым Пфальцем и герцогством Лотарингским, намерениями герцога Саксонского и протестантами – приверженцами Империи, восстающими против австрийского дома. О мире в Италии не может быть и речи, пока там имеются крепости, занятые испанцами. Королю Испании по горло хватает трудов и затрат по вине голландцев, которые отняли у него во Фландрии земли, коими он некогда владел, и норовят отнять остальные. Они уже захватили лучшую и обширнейшую часть Бразилии, богатую древесиной, табаком и сахаром, чем и обеспечили свой флот, и понастроили укрепления на одном из Антильских островов. Следует добавить к сему насущную заботу о поддержке императора и о противодействии французам в государстве Миланском. Мы же, подобно колесикам карманных часов, должны ежечасно и ежеминутно, неслышно и невидимо без устали двигать сии стрелки вперед, не останавливаясь и не обращаясь вспять, предоставляя всем прочим шуметь и волноваться. Государство наше подобно стеклодуву, который дыханием своим придает изделию вид и форму; так и мы, обработав землю огнем, создаем лед.
311
…второй – мать. – Мать Людовика XIII Мария Медичи дала в руки кардинала Армана Ришелье (1585–1642) власть, но, не встретив в нем покладистого царедворца, объединилась с его врагами и повела борьбу с ним, закончившуюся для нее полным поражением (1630) и смертью в изгнании (1642).
312
…корона уготована брату его… – то есть Гастону Орлеанскому (1608–1660). Трусливый интриган, он всю жизнь плел заговоры, из которых выпутывался после их разоблачейия, жертвуя союзниками.
313
Монморанси Генрих, герцог (1595–1632) – маршал Франции; приняв сторону Гастона Орлеанского, предоставил ему убежище в Лангедоке, где был губернатором; поднял против Ришелье восстание, был взят в плен и казнен.