— Чистая случайность, — пояснил Мюллер. — Наш Грейс дружит с каким-то майором из комендатуры, и тот сделал ему этот подарок.
— Ну что ж, учитывая наш голод на кадры, давайте посмотрим, что за экземпляр. Минут через тридцать пусть его доставят ко мне. Приходите.
Зомбах написал личное донесение Канарису о разговоре с Клюге. Как всегда, он абсолютно точно рассчитал время. Только из его кабинета вышел шифровальщик, унесший донесение Канарису, как в дверях появился Андросов.
— Человек, о котором вам говорил подполковник Мюллер, здесь, — доложил Андросов. — Прикажете ввести?
— Подождите, сначала расскажите, что он собой представляет.
В это время в кабинет вошел Мюллер.
— Это он сидит у дверей? — обратился он к Андросову.
— Да.
— Морда симпатичная, похож на какого-то нашего киноартиста, из-за этого мне кажется, что я его где-то видел.
— Вы видели его у меня в кабинете, — сказал Андросов. — Помните, когда я не отвечал по телефону и вы вошли узнать, в чем дело. А симпатичный он и в другом, для нас более важном, — почтительно улыбнулся Андросов.
— Посмотрим, — хмуро бросил Зомбах. — Расскажите о нем.
Андросов четко, без лишних слов изложил версию Рудина-Крамера и сообщил, что проверка того, что можно было проверить, показания Крамера подтвердила.
— А что? — обратился к Мюллеру Зомбах. — Я верю в такой зов немецкой крови. Письмо отца у вас? Ну-ка покажите.
Андросов вынул из своей папки и протянул Зомбаху письмо. Тот исследовал отдельно конверт, потом начал читать письмо.
— Да, это письмо писал немец… — Зомбах подумал и сказал Мюллеру: — Между прочим, мы эту большевистскую республику немцев Поволжья как резерв кадров использовали плохо.
— Об этих наших интересах, — сказал Мюллер, — большевики своевременно подумали и приняли меры. Республика эта стала для нас недоступной.
— Ах, эти несносные большевики! — рассмеялся Зомбах, которого еще не покинуло хорошее настроение. Он обратился к Андросову: — Давайте сюда вашего красного немца…
Первый вопрос Рудину задал Зомбах:
— Где и в какой форме вы рассчитываете сотрудничать с нами?
Рудин долго не отвечал, делая вид, будто он напряженно обдумывает ответ.
— Вы задали мне самый трудный вопрос… — пробормотал он и, помолчав еще, спросил: — Можно ответить мне на этот вопрос позже?.. Понимаете, я был готов ко всему, что вы мне сами предложите, о выборе я и не помышлял, но раз вы мне предоставляете эту возможность, я хочу обдумать как следует.
— Какая причина толкнула вас перейти к нам? — спросил Зомбах.
— Было несколько причин, — не торопясь, с паузами ответил Рудин. — Здесь и письмо отца, которое еще раз напомнило мне, какая кровь течет в моих жилах; здесь и хамское отношение ко мне командования партизанского отряда, куда меня забросили; здесь и…
— Почему вас не любило командование отряда? — перебил его Мюллер.
— Любовь или нелюбовь — это не то определение, — скромно улыбнулся Рудин. — За хамством ко мне стоял средний уровень культуры моих начальников.
— То есть? — не понял Зомбах.
— Почти всегда люди среднего уровня не любят людей образованных, имеющих это явное превосходство над ними.
— Почему? Наоборот, более естественно их уважение к такому человеку, — сказал Зомбах.
— Да, да, — закивал головой Рудин, — где угодно, только не в России. Проследите трагическую судьбу умных людей России во все времена ее истории. В основе этих трагедий то, что облеченные властью посредственности не признавали ум и талант этих людей. Пушкин, Шевченко, Лермонтов, Некрасов. В России неприязнь клики людей среднего уровня к уму сложилась исторически. — Рудин улыбнулся. — Я, конечно, не причисляю себя к таким гениям, как Пушкин, и моя трагедия в сравнении с его трагедией — песчинка, но для каждого человека своя боль — самая больная. Командиру отряда не нравилось во мне все: и то, что я знаю немецкий язык, а он его не знает; и то, что я люблю книги, а он каждый свободный час заваливается спать; и то, как я разговариваю и не прибегаю, как он, к матерной ругани. Ну и уж, конечно, то, что я по крови наполовину немец. Они называли меня Полуфриц и делали вид, что не знают другого имени. Часто я был не согласен с командиром по поводу действий отряда, но это менее существенно. В конце концов за отряд отвечал он, а не я. А главное — у меня не выходили из головы слова отца, и с каждым днем я чувствовал себя в отряде все более чужим. В конце концов я увидел, что оставаться там мне не по силам. Я мог однажды сорваться и погибнуть. И тогда я сдался в плен…