Он вернулся в свои апартаменты — которые, официально обозначенные как «Комнаты для джентльменов», он всегда отказывался называть квартирой — близ Сент-Джеймс-стрит. Повесив пальто, положив куда следует шляпу и перчатки, он постоял у высокого фонарного окна, глядя словно бы на пышный проспект, а на самом деле из окошка видна была всего лишь боковая улочка с задним выходом из клуба. Он понаблюдал за клубным швейцаром. Швейцар его пансиона шел той же узенькой улочкой, не отрывая глаз от последней страницы вечерней газеты. И, глядя на него, старый социолог доктор Уорнер внутренним взором созерцал Старость, которая стала объектом его изучения с тех пор, как ему исполнилось семьдесят. Примерно десять лет изысканий впитали картотеки и папки, укрытые в двух дубовых шкафах по обеим сторонам окна. Научный подход его был уникален: вряд ли кто из геронтологов проявил такую изобретательность или имел подобные возможности вести исследование в этом, им самим проложенном направлении. На одном месте он не сидел; широко использовал агентуру; и труд его, как он надеялся, имеет — или возымеет — немалую ценность.
На его просторном столе не было ни бумажки; он достал из ящика толстенную тетрадь в переплете и сел писать.
Вскоре он поднялся за двумя каталожными ящиками, которые все время требовались ему при домашней работе. Один из них содержал карточки на тех его друзей и знакомых, кому перевалило за семьдесят, а в карточках были подробности их личных с ним отношений или, если знакомства случайные, запись обстоятельств знакомства. Были там и подразделы: например, психиатрическая лечебница Сент-Обри в Фолкстоне, где он вот уж десять лет навещал некоторых пациентов ради официально не освященных изысканий.
Большая часть информации в этой первой картотеке была лишь пособием памяти; то есть хотя его-то память функционировала пока что неплохо, однако не мешало застраховаться от ее утраты: он предвидел день, когда вытащит карточку, прочтет фамилию — и не вспомнит, например: «Колстон. Чармиан — какая такая Чармиан Колстон? Да, Чармиан Колстон… Фамилия вроде бы знакомая, только вот что-то не припомню, кто она…» На этот-то случай на карточке и было написано: «Урожд. Пайпер. Познаком. 1907. См. ЕБС, с…». «ЕБС» означало Ежегодный биографический словарь. Номер страницы был записан карандашом и менялся раз в четыре года, когда он приобретал новый Ежегодный биографический словарь. Большей частью эти карточки были заполнены с обеих сторон его бисерным почерком. Все они, согласно его указаниям, должны быть истреблены после его смерти. В левом верхнем углу каждой карточки был записан красными чернилами отсылочный номер. Таким образом они связывались со второй картотекой, где властвовали псевдонимы, изобретенные доктором Уорнером для каждой и каждого. (Так, например, Чармиан носила в этой второй картотеке имя «Глэдис».) Карточки второй картотеки все были рабочие, потому что эти ключи открывали действительные истории человеческих жизней. От каждой была аккуратная отсылка — шифры и цифры — к печатным пассажам в книгах на полках относительно процессов старения и проблем геронтологии и к десятилетнему запасу сведений в переплетенных блокнотах.
Алек Уорнер позвонил по внутреннему телефону и заказал жареного палтуса. Он сел за стол, выдвинул ящик и вынул блокнот: его ежедневник, после смерти его также подлежащий уничтожению. Туда он занес свои недавние соображения насчет Чармиан, миссис Петтигру и о себе самом. «Ее рассудок, — писал он, — ничуть не ослабел, хотя муж ее и полагает иначе. Мысль ее работает ассоциативно. Сначала она впала в дремоту, мелкими движениями обирая плед у себя на коленях. И проявила нетерпение (затем). За моим рассказом она не следила, однако же слова „королева Виктория“ вызвали к жизни некое воспоминание о какой-то иной царственной особе. Когда я замолчал, она припомнила (по-видимому, в деталях) свою поездку в Санкт-Петербург в 1908 году — ей надо было повидаться с отцом. (Ее слова напомнили мне, впервые с 1908 года, как она собиралась в путь, в Россию. Должно быть, эти подробности дремали в моей памяти.) Я заметил, что Чармиан, однако, не упомянула о встрече с отцом и еще с другим дипломатом, который впоследствии из-за нее покончил с собой. Не было также упомянуто, что ее сопровождала Джин Тэйлор. У меня нет оснований сомневаться в ее описании путешествия по России. Насколько я помню, сказано было следующее…» И так он писал, пока не принесен был палтус.