Когда сейчас я размышляю об этом, в душу мне всегда закрадывается жуткое подозрение. Словами я не в состоянии выразить, что я тогда думал, но разве не бывает растений, которые не могут развиться по-настоящему, прозябают в своем плачевном состоянии и сохраняют бледно-желтый восковой цвет (словно никогда не видели солнца) только потому, что вблизи них растет ядовитый сумах и тайком питается от них, присосавшись к их корням?
В первые месяцы жизни в одиноком замке, где, кроме меня, обитали только господин граф дю Шазаль и старая экономка Петронелла и который был до отказа наполнен причудливыми старинными приборами, часовыми механизмами и подзорными трубами, мне было очень не по себе, тем более что за милостивым господином графом водилось много странностей. Так, например, мне дозволялось помогать ему при одевании, но ни в коем случае не при раздевании, и если я предлагал свои услуги, то он всегда использовал одну и ту же отговорку, что хочет, мол, еще почитать. На самом же деле — мне невольно приходило на ум такое предположение — он где-то прогуливался среди ночи, потому что рано утром сапоги у него оказывались покрыты толстым слоем тины и болотного ила, хотя накануне он весь день из дому не выходил.
Да и внешность у него была не слишком располагающая: маленькое, тщедушное его тело никак не гармонировало с головой, и поэтому, хотя господин граф был весьма статен, он все равно долгое время производил на меня впечатление горбуна, пусть я в полной мере и не отдавал себе в этом отчета.
У него был резко очерченный профиль, а узкий, выпяченный подбородок и острая, седая, торчащая вперед и чуть загнутая на конце вверх бородка придавали этому профилю что-то странно серповидное. Вообще, он обладал, должно быть, неистребимой жизненной силой, ибс ж протяжении долгих лет, пока я служил у него, он, на мой взгляд, почти не старился, разве что черты лица его, обладавшие своебразной формой полумесяца, заострялись и делались тоньше.
В деревне о нем ходили разного рода забавные слухи: что-де одежда на нем не промокает, когда идет дождь, и тому подобное, и еще — когда он порой ночного сна проходит мимо крестьянских домов, то всякий раз в горницах останавливаются часы.
Я не обращал внимания на всю эту болтовню, потому что когда происходили аналогичные дела и время от времени все металлические предметы в замке, такие как ножи, ножницы, грабли и тому подобное, на несколько дней намагничивались и начинали притягивать к себе стальные перья, гвозди и тому подобное — так это было ничуть не более чудесное явление природы, так мне кажется. По крайней мере, господин граф, когда я спросил его об этом, меня на этот счет просветил. Деревня наша стоит на вулканических почвах, сказал он, а кроме того, подобные явления связаны с полнолунием.
Вообще, господин граф был необычайно высокого мнения о луне, что я могу заключить из следующих обстоятельств.
Прежде всего надо сказать, что каждое лето, ровно 21 июля, но всегда только на двадцать четыре часа, с визитом к нему являлся до крайности странный гость: тот самый господин доктор Хазельмайер, о котором позже мы еще будем говорить.
Господин граф всегда именовал его Красным Данджуром, почему, я так никогда и не понял, ибо господин доктор не только рыжеволос не был, но у него вообще не было ни одного волоска на голове, а также не было ни бровей, ни ресниц. Уже тогда он производил впечатление глубокого старца. Может статься, так казалось из-за его странного, давно вышедшего из моды старинного наряда, который он не менял из года в год: тусклый, мшистого зеленого цвета суконный цилиндр, который сужался кверху, превращаясь в почти остроконечную шапку, голландский бархатный камзол, башмаки с пряжками и черные шелковые штаны до колен на пугающе коротких и тонких ножках. Как я сказал уже, может статься, он только из-за этого и выглядел таким… таким «ископаемым», — ибо его тонкий, любезный детский голосок и поразительно изящно очерченные девичьи губы говорили против этого первого впечатления насчет его преклонного возраста.
С другой стороны, на всем земном шаре никогда еще не встречалось столь погасших глаз, как у него.
Ни в коей мере не желая умалить то уважение, к коему я считаю себя обязанным, все же осмелюсь добавить, что у него была водянка, мало того, голова у него была не только раздутая, она к тому же казалась ужасающе мягкой — столь же мягкой, каким бывает сваренное всмятку и очищенное от скорлупы яйцо, причем я имею в виду не только его круглое, шарообразное, бледное лицо, но и сам череп. По крайней мере, всякий раз, как только он надевал шляпу, на лбу у него появлялась толстая продольная морщина вроде валика, а когда он снимал шляпу, требовалось значительное время, чтобы вздутие исчезло и голова приняла наконец первоначальную форму.