Господин магистр Виртциг был со мною всегда ровен, благожелателен и приветлив, но во многих отношениях он слишком сильно напоминал господина доктора Хазельмайера, и поэтому история со шкафом неизменно всякий раз приходила мне в голову, как только я его видел. Лицо его было абсолютно круглым, точно как и у господина доктора, но только оно было весьма и весьма темным, почти как у негра, ибо он в течение уже многих лет страдал от неизлечимого осложнения после изнурительной болезни желчного пузыря — от чернотки. Если стоять в нескольких шагах от него, а в комнате не очень светло, то часто черты лица его были вовсе неразличимы, а его узенькая, шириной едва ли с палец, серебристо-седая бородка, которая шла у него от подбородка до ушей, как бы отрывалась от его лица и казалась матово сияющим жутким излучением.
Гнетущее ощущение, которое сковывало меня, ослабилось лишь тогда, когда в августе повсюду, со скоростью молнии, распространилась весть о том, что разразилась ужасная мировая война.
Я сразу вспомнил, что слышал много лет назад от графа дю Шазаля о некоей катастрофе, которую предстоит испытать человечеству, и, наверное, поэтому я никак не мог заставить себя вполне чистосердечно влиться в тот хор проклятий, которые изрыгало население деревни по отношению к вражеским государствам. Ведь мне-то казалось, что причиной всему этому — мрачное воздействие неких полных ненависти сил природы, которые манипулируют человечеством, как марионеткой.
Совершенно невозмутимо отнесся к этим событиям господин магистр Виртциг. Как человек, который давно все предвидел.
И только четвертого сентября им овладело легкое беспокойство. Он открыл дверь, которая до тех пор была для меня закрыта, и ввел меня в голубой сводчатый зал, где было лишь одно-единственное круглое окно в потолке под куполом. Ровно под ним, так что свет падал прямо на него, стоял круглый стол из черного кварца с углублением в виде ямки посередине. Вокруг стояли золотые резные стулья.
— Вот это углубление, — сказал господин магистр, — ты сегодня, еще до восхода луны, наполнишь чистой холодной колодезной водой. Я ожидаю гостя с Маврикия, и когда ты услышишь, что я тебя зову, ты возмешь японскую лампу со змеей, зажжешь ее — фитиль, я надеюсь, будет лишь тлеть, — добавил он как бы про себя, — и встанешь с нею так, как стоят, держа в руках факел, вот в эту нишу.
Давно уж наступила ночь, пробило одиннадцать часов, потом двенадцать, а я по-прежнему все ждал и ждал.
В дом явно никто не входил — я знаю это наверняка, я бы это определенно заметил, ибо ворота были закрыты, а они издавали громкий скрежет, ежели их кто-то открывал, — но до сих пор ни звука ниоткуда не доносилось.
Мертвая тишина кругом, так что шум крови у меня в ушах постепенно превратился в гул бушующего прибоя.
Наконец я услышал голос господина магистра, который произнес мое имя — словно из дальнего далека. Как будто этот голос доносился из моего собственного сердца.
С мерцающей лампой в руках, одурманенный какой-то необъяснимой сонливостью, какой я раньше никогда за собой не замечал, я прошагал по мрачным комнатам в зал и встал в нише.
В лампе тихонько жужжал механизм, и я видел, как сквозь красноватое пузо божка просвечивает тлеющий фитиль в пасти змеи, как она медленно поворачивается и, извиваясь кольцами, едва заметно ползет и ползет вверх.
Полная луна стояла, по всей видимости, прямо над отверстием в потолке, ибо в ямке с водой посреди каменного стола плавало ее отражение, похожее на недвижный диск из отсвечивающего тусклой зеленью серебра.
Долгое время мне казалось, что золотые стулья пусты, но постепенно я стал различать на трех из них фигуры мужчин и, когда их лица, колеблясь, пошевелились, узнал: на севере — господина магистра Виртцига, на востоке — некоего незнакомца (его звали доктор Хризофрон Загрей, как я понял позже из их разговора), а на юге, в венке из маков на лысой голове, — доктора Сакробоско Хазельмайера.
Только стул на западе был пуст.
Мало-помалу проснулся наконец и мой слух, ибо до меня стали долетать слова, латинские, коих я не понимал, а иногда и немецкие. Я увидел, как незнакомец поклонился, поцеловал господина доктора Хазельмайера в лоб и произнес «возлюбленная невеста». Далее последовала фраза, но она прозвучала слишком тихо, чтобы я мог разобрать слова.
Затем внезапно я обнаружил, что господин магистр Виртциг произносит апокалипсическую речь:
— И пред престолом море{18} стеклянное, подобное кристаллу, и посреди престола и вокруг престола четыре животных, исполненных очей спереди и сзади… И вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя смерть, и ад следовал за ним. И дана ему была власть над миром на земле, и чтобы умертвили они друг друга; и был дан ему меч великий.