— Подожди, отдохнем немного, — попросил он.
Но в эту секунду нахлынул полный мрак — не видно ни Сейткали, ни его лампы.
«Куда это он нырнул?»
Мейрам тревожно посмотрел вниз. Там едва мерцали светлые точки, похожие на искры гаснущего костра. Тогда он глянул вверх. Высоко над головой был виден маленький, как звезда, просвет. А вокруг разливался полный мрак и невозможно было ничего различить.
— Сейткали, у меня голова кружится. Да где ты? Неужели вниз свалился?
— Я… да чтобы свалился! — крикнул Сейткали совсем рядом с Мейрамом, и сразу вспыхнул свет его лампы.
— Откуда это ты вынырнул?
— Здесь стоял, тремя ступеньками ниже, только укрыл лампу полой плаща. Ну что, растерялся?
— Ты и раньше любил пошутить. Все еще не бросил своей привычки?
— Разве привычки изменяются?
— Все можно изменить.
— Все ли? Вот попробуй-ка измени Байтена.
— Кто такой Байтен?
— Старый шахтер. Но вместе с тем и лодырь не последний. Всех новичков ревнует к Караганде, а сам больше языком треплет.
— В Караганде не только Байтену и казахам, но и другим народам страны хватит места, — ответил Мейрам. Здесь, в темноте, ему не хотелось много говорить, он только спросил:
— Что это там внизу?
— Лампы шахтеров.
Немного отдохнув, они тронулись в дальнейший путь. Чем глубже спускались, тем ближе становилось светлое мерцание внизу; стали доноситься какие-то глухие звуки. Когда они прошли девять лестниц и начали спускаться по десятой, под их ногами раздался крик:
— Ай-да-а!
Сейткали объяснил:
— Это старый шахтер Исхак кричит. Подает уголь на поверхность. Его голос мы и слышали наверху.
Достигли наконец дна колодца. Мейрам словно вступил в неизведанный мир. Пространство в выемке было не больше, чем внутри юрты. Наверху светилось маленькое отверстие, в окружности своей тоже на взгляд равное конусу юрты. Слабый свет, проникающий через это отверстие, часто заслоняли бадьи, то спускающиеся, то поднимающиеся вверх. В правой стороне выемки зиял подземный ход высотой в рост человека. Стенки этого коридора сложены из угля, при свете ламп он отливал сверкающим блеском. Потолок густо застлан шпальником, подпертым с обеих сторон, у самых стенок, деревянными стойками. Голоса тачечников, сновавших по темному ходу, скрип и лязг тачек, угольная пыль — все это вместе создавало какую-то фантастическую картину.
Мейрам, приглядевшись, сказал:
— Должно быть, не дешево обошелся этот колодец! Сколько времени, сил и здоровья на него потрачено! Верно, не сладко в нем работать…
Исхак слушал и кивал головой. Но он и не думал соглашаться.
— Ты кто такой будешь, что-то не узнаю? — спросил он, вглядываясь в Мейрама.
— Я новый здесь человек, только вчера приехал.
— Молодой и только что приехал? Понятно! По незнанию так говоришь. Раньше рабочие проливали свой пот ради англичан и подрядчиков. Тогда мы таскали сани на четвереньках, по колено в грязи, да еще сверху на нас стекала грязная вода. Хозяева всякой неправдой отрывали у нас часть заработка, который мы добывали с таким трудом. А теперь мы для себя работаем, никто нас не смеет грабить. Если же не заработал — сам виноват.
Мейрам не спуская глаз смотрел на Исхака. У этого человека была редкая бородка, глубокие морщины избороздили его худощавое лицо. Он успевал один отправлять наверх весь уголь, который подвозили тачечники. Наполнив бадью, Исхак громко подавал голос. Другой на его месте и один раз не смог бы крикнуть так заливисто. Каждое движение старого шахтера говорило о его большой внутренней силе. Силы этой, казалось, хватило бы на то, чтобы свернуть огромный хребет Ит-Жона, скрывший в своих недрах неисчислимые запасы угля.
— Агай, — обратился Мейрам к шахтеру, — очень хорошо вы мне ответили. Я вижу, сердце ваше горит во много раз ярче, чем эта лампа.
Все, что пришлось ему увидеть со вчерашнего дня на промысле, оставило в нем нерадостное впечатление. Слова Исхака переломили настроение Мейрама, вселили бодрость. Мейрам сказал Сейткали со всей искренностью: