— Давно работаете в шахте? — спросил Мейрам.
— С десяти лет.
— В каких угольных бассейнах побывали?
— Из Караганды не выезжал.
— Но ведь Караганда последние годы стояла.
— Оставался здесь сторожем.
Но о главном, что так хотелось услышать Мейраму — о методах работы, о добыче угля — старый шахтер так и не обмолвился ни словом: или скрытничал, или считал, что говорить не к месту.
Вдруг Ермек, усмехнувшись, слегка повел подбородком в сторону забоя и сказал:
— Из сил выбиваемся, чтобы догнать.
Паренек с широким ртом и какими-то тревожными глазами, часто оглядываясь, орудовал кайлом. Час назад он отставал от Ермека на полметра, а теперь догонял. Его тревожные взгляды выдавали затаенную мысль: «Если Ермек отвлечется от работы, подольше поговорит, непременно его догоню».
— Кто этот паренек?
— Сами видите — молодой шахтер. Зовут Акым. Думаю, хорошим кайловщиком будет.
— Из новичков?
— Да. Сначала крутил барабан наверху. Щербаков велел мне: «Попробуй дать ему кайло». Я дал. Теперь вижу — в надежные руки попал инструмент.
«Вот что, разговор нужно было начинать с кайла!» — подумал Мейрам.
В это время Ермек подошел к своему напарнику, взял у него кайло, осмотрел, поморщился.
— Разве это инструмент? Уже затупился. Возьми мой, лучше дело пойдет. А я твоим поработаю.
Акым схватил кайло Ермека, восторженно прищелкнул языком, начал рубать с еще большим усердием.
— Неужели кайло такая уж мудреная вещь? — спросил Мейрам, желая задеть Ермека.
Шахтер покачал головой. И сначала отрывисто, потом словоохотливей стал объяснять. Многое зависит от того, как заострено и закалено кайло, как наносятся им удары — с размаху или коротко. Ермек говорил о штреках, шурфах, лаве… Для Мейрама все это было малопонятно, но он слушал старого шахтера с большим интересом.
— Какое у вас образование? — с удивлением спросил Мейрам.
— Расписаться сумею.
— А знаете, пожалуй, не меньше инженера.
Ермек, слегка поморщившись, отвернулся в сторону, затем пренебрежительно махнул рукой.
— Э, далеко нашему брату до инженера! В школе я никогда не учился.
Он снова опустился на колени и принялся за работу.
С грохотом отвалился пласт угля. Поднялась черная пыль, все заволокло густым туманом. В этом тумане, при тусклом свете ламп, слабо виднелись силуэты людей. Все быстрее стучали топоры крепильщиков, звенели лопаты навальщиков угля.
Слышно было, как Ермек хвалил Акыма:
— Молодец, мой орленок, молодец!
Паренек отвечал:
— Вы идите, отдыхайте, — смена кончилась. Мы тут один справимся.
Ермек вынырнул из тумана, с довольной улыбкой подошел к Мейраму.
— Этот мой орленок станет отличным кайловщиком! На него можно положиться. Пойдемте.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Когда поднялись на поверхность, Мейрам почувствовал себя так, будто с плеч его свалился тяжелый груз. Он соскучился по светлому, просторному миру! Шел и радостно оглядывался, жадно глотал чистый воздух. Ермек шагал рядом. Должно быть, весенний солнечный день радовал и старого шахтера, вполголоса Ермек сказал:
— Пожалуй, рановато идти домой.
Они направились в сторону от поселка, поднялись на хребет Ит-Жона. Отсюда простым глазом было видно вокруг на расстоянии дневного пути. Всю зиму на пустынных холмах Ит-Жона, окутанных белым одеялом снега, свирепствовали бураны. Сейчас холмы были выстланы зеленым ковром. Далеко на горизонте хлеборобы покрывали узором борозд плодородные поля. Высоко в небе жаворонок неустанно пел свою хвалебную песнь весне. В нагретом воздухе играли миражи. Временами веял легкий ветерок, подобный колыханию шелковой материи. Земля пестрела ранними цветами.
Мейрам смотрел и не мог оторвать глаз. Кое-где в оврагах и балках еще держались остатки снега. В синеющей мгле маячили горы Семиз-Кыз, Кос-Агаш. Взгляд улавливал и отдаленные вершины Ку-Шоки и Нар-Шоккен. А между хребтами Ит-Жона И Коктал-Жарык простиралась широкая долина. Когда-то, в этой долине паслись многотысячные конские табуны волостного старшины — бая Тати. Сейчас там раскинулись колхозные животноводческие фермы. А по склонам долины сбегали колхозные поля. На севере светлой линией протянулась река Нура; берега ее заселены русскими деревнями и казахскими аулами. А в недавнем времени из-за земельных участков возле реки между русскими и казахами происходили стычки. Теперь Нура стала символом содружества народов, горы Жаур и Кожир возвышались над рекой как башни единства.