Сейчас тебе идет пятнадцатый год. До сих пор меня терпели здесь только ради тебя, иначе давно прогнали бы. Да и какой толк от того, что не прогнали? Я жила вдовой при живом муже, он превратил меня в рабыню. У него — огромные стада скота, а я не была хозяйкой даже паршивого козленка. Побои и оскорбления обложили льдом мое сердце. Зачахла я от них…
Твой отец стремился к богатству и власти, дочурка моя. Но «и поток воды встречает преграду», — гласит поговорка. Жизнь дважды наказывала его, но он не извлек для себя урока. В первый раз это случилось, когда ты была еще маленькой. Разгневанный народ взбунтовался, один из восставших пырнул твоего отца ножом. Позже, когда пришли сюда красные войска, отца хотели арестовать. Но выручил приятель, учившийся с ним вместе. Теперь отец несет третье наказание. И уж не сумеет его избежать…
О чем жалеть? У меня не было ни имущества, ни мужа. Да и как я покину родные места, моих близких, среди которых выросла? Оставайся со мной, тебе тоже незачем ехать с отцом… Говорят: в четырнадцать лет девушка — хозяйка юрты новобрачных. Ты уже своей рукой доносишь пищу до рта. Твои глаза открыты — читаешь и по-русски и по-казахски. Дорогая моя Ардак, зрачок моих глаз, у меня теперь единственная мечта — ввести тебя на счастливое место хозяйкой юрты и разливать твой чай. Если холодной земле будет угодно до времени принять меня, запомни мои слова — живи, как велит народная мудрость: ищи свое место только среди равных, не пускайся в путь одна, а только вместе с людьми, но и не надейся на других, умей сама себе шубу скроить. Поняла, дитя мое?
Ардак не подняла опущенной головы, не шевельнулась. Из глаз ее брызнули слезы, она сказала:
— Поняла, мама…
На улице шум все не прекращался. У всех радостные лица. Вот, ведя в поводу длинногривого вороного жеребца и подгоняя десяток овец и коз, вышел из круга хромой старик чабан Шостояк. Батраки Жантак, Асамбай и Балгабек делили конский косяк. Верблюжий пастух Исхак вел в поводу белую верблюдицу. Доярка Ундекей стояла, обхватив шею красной с лысиной коровы холмогорской породы.
Слышались голоса:
— Счастливо владеть добром!
— И вам также! Наш это скот, нашим взращен трудом!
— Теперь и обездоленный получил свою часть, досыта наестся!
Распределение скота пришло к концу. С большой юрты сняли войлочное покрытие, разобрали остов и погрузили на подводы.
Хозяина и хозяйку усадили на двухколесную арбу, запряженную крикливым желтым верблюдом. Подвода двинулись в дальний путь. Люди провожали ее взглядом. Желтый верблюд, лениво шагая, издавал пронзительные крики. Арба подпрыгивала на кочках, скрипела. Хозяин и хозяйка, отворачиваясь от народа, не поднимали опущенных голов.
Уполномоченный, распределявший скот, поднялся на возвышение и громко провозгласил:
— С сегодняшнего дня кровожадный хищник Алибек Мырзабеков выселяется из нашего округа! А вы, трудовой народ, пользуйтесь пастбищами, что раскинулись по всей долине, растите свой скот.
Вскоре люди стали расходиться. От большой юрты на земле осталось лишь круглое голое пятно.
Это случилось в 1928 году, во время конфискации имущества баев-полуфеодалов.
Прошло еще три года. Была поздняя летняя ночь. В колхозе имени Ворошилова только в редких домах не спали. Но молодежь еще гуляла по улице, слышалась гармошка, русская песня, — население здесь было русское.
Алибек шел по колхозному поселку. За спиной у него болталась котомка, в руках — палка, Торопливо он пробирался по окраинным улицам, не обращая внимания на маленькую собачку, с гавканьем гнавшуюся за ним. Когда Алибек поравнялся с толпой молодежи, гармошка и песня смолкли.
— Ребята, что это за человек идет?
— Кажется, нищий.
Вид у Алибека был подозрительный. На голове старый шлем, ноги в поношенных ботинках, на плечах казахский чапан. На подбородке торчал пучок бороды, похожий на куст степного ковыля. Алибек испугался, как бы парни не повели его в сельсовет, и спросил торопливо:
— Где тут живет казах-табунщик?
— Откуда ты его знаешь?
— Родственник мой.
— Табунщик — хороший старик.
Алибеку указали, куда идти, и не спускали с него глаз, пока он не вошел в дом табунщика.
В доме были только двое: старуха, спавшая на печке, и Ардак, читавшая книгу.