Заслышав стук, Ардак взяла в руки лампу, вышла в сени.
— Кто там?
— Открой, дорогая, свой.
— А все-таки?
— Не пугайся, дочурка, это я, твой отец.
— Что? Что вы сказали? — растерялась Ардак.
Выползла в сени полусонная старуха.
— Кто там?
— Это я, шеше[49].
— Ой, боже! Разве мертвые воскресают? — изумленно воскликнула старуха, схватившись за грудь, и попятилась назад.
— Не поднимайте шума. Это я, как видите, жив и вернулся.
— Отец! — непонятная сила толкнула Ардак вперед. Она бросилась открывать дверь. Лампа погасла.
Алибек вошел в комнату и первое, что сделал, — заложил дверной крючок. Потом стал уговаривать плачущих дочь и старуху.
— Не надо, не надо шума! Пусть ни одна душа не знает. Я не хочу, чтобы меня здесь видели.
Засветили лампу, Ардак и старуха безмолвно разглядывали гостя.
Алибек сказал спокойно:
— Чего так испугалась? Мне совсем не плохо жилось. Только не избежал божьей немилости: скончалась вторая моя жена, делившая со мной изгнание. А я, видите, жив и здоров. Крепко соскучился по тебе, дочурка! Нет сил жить одиноким. Пришел просить — уедем со мной…
Ардак не успела ответить, когда заговорила старуха:
— Самое главное — ты жив, дорогой. Говорят, попавший в беду теряет голову…
— Это, шеше, раньше так рассуждали.
Ардак сказала со вздохом:
— Все-таки сильно вы изменились, коке[50].
— Это дело поправимое, золото мое, — успокоил Алибек. — Просто я устал с дороги.
И он продолжал рассказывать:
— Духом я не упал. Куда бы меня ни забрасывала судьба, что бы я ни делал — всюду работал не покладая рук. За добросовестный труд меня и освободили досрочно. Вот документ, — он показал бумагу. — А труд сделал меня совсем другим человеком. Я понял, доченька, что старого не вернуть.
— Что же вы теперь собираетесь делать? — спросила Ардак.
— Буду привыкать к новой жизни. В здешних местах мне не хотелось бы поселяться: людей совестно. В нескольких днях пути отсюда заложили большое строительство, строят новый город. Там нужны тысячи людей… Найдется и мне местечко. Вот я и приехал звать тебя с собою. К чему тебе сидеть в ауле? Пора на широкую дорогу выходить.
Старуха принялась готовить кушанье. Ардак с пытливым интересом слушала рассказ отца, потом она показала свои тетради: в этом году она окончила местную среднюю школу. Отец, перелистав тетради, остался доволен.
— Видишь, как славно! В теперешнее время неученым не проживешь. А к чему здесь ты приложишь свои знания? Другое дело — в большом городе. Там ты настоящим человеком будешь.
Ардак колебалась. Уговоры отца казались ей заманчивыми: новые места, новые люди… Все это не могло не увлечь девушку.
— Надо бы подождать, когда вернется нагачи[51], посоветоваться, попрощаться, — нерешительно проговорила она.
— Когда еще он возвратится! Сами говорите — на съезд его послали. Раньше недели, пожалуй, и ждать нечего. Напишем ему. Мне хочется уехать поскорее. Собирайся-ка, дочка!
Старуха возилась в передней комнате с самоваром. Ардак вышла к ней, остановилась в дверях, с грустью глядя на свою бабушку.
— Аже[52], — окликнула она тихо.
Старуха, словно только и ждала этого, приблизила ухо к ее губам.
— Что мне делать, аже?
— Не знаю, что и сказать, милая моя. Решай сама.
— Не хочет отец ждать возвращения нагачи…
— Ты одна-единственная осталась у меня от покойной дочери Шолпан… Но этот человек — твой отец, что же делать! Как ни тяжело разлучаться с тобой… — старуха захлебнулась в плаче, из ее потускневших глаз хлынули слезы. — Решай сама. Только бы ты была счастлива! Если решишь ехать, то уж лучше до возвращения нагачи уезжай. Видно, и Алибек так же думает. Ведь сегодня он впервые перешагнул наш порог после женитьбы на моей Шолпан. Он никогда не считал нас равными себе. За это и наш старик в обиде на него…
— Это верно, нагачи не любит моего отца. И мать покойная жаловалась на него. Но он как будто изменился, другим человеком стал. Тогда, в детстве, мы с матерью не поехали с ним. Но теперь, мне кажется, надо помочь ему понять новую жизнь. Скажи, аже, как я должна поступить?
— Далеко ли ехать-то?
— Далеко.
— Что же, тебе настала пора быть хозяйкой юрты.
Самовар вскипел. Пока пили чай, все трое хранили молчание. Неожиданно старуха выронила свою чашку и жалобно промолвила:
— Что-то рука затряслась.
Ардак подняла чашку, сказала: