— По всему видно, силу пара ты взнуздал. А как используешь эту машину? Не за нею ли наше будущее?
— По части электричества я слаб, — признался Овчаренко.
— С помощью одного только пара социализм не построить, — продолжал Мейрам. — Вспомни-ка слова Ленина об электрификации.
— Не забыл я эти слова. Но я не специалист по электричеству, — повторил Овчаренко.
— Как же ты предполагаешь управлять своим будущим электрическим хозяйством? А ведь тебе не только самому предстоит обучиться этому делу, но и других учить. Кто же должен подавать пример?
— Выходит, я и должен, — признался Овчаренко. — Кому другому, а мне от жизни отставать не положено. Эх, — вздохнул он, — всю жизнь учусь, и конца этому учению не видно.
— И не увидим конца, — вставил молчавший до сих пор Аширбек. — Там, где конец учению, там и человеку конец.
Вместе с Аширбеком Мейрам вышел из мастерской. Ветер все еще не утихал, гуляла поземка. Всюду навалены сугробы. Поезд, которого ждали вчера, прибыл только сейчас. Группа рабочих грузила уголь.
Навалка угля лопатами в длинный состав — дело тяжелое и затяжное. Но рук было много, и погрузка спорилась.
— При помощи электричества рабочие выполняют ту же работу гораздо быстрее, — отрывисто сказал Аширбек; видно, ему глубоко запала в голову мысль об электрификации шахтных работ.
Мейрам согласился:
— Конечно. Надо заблаговременно заинтересовать людей электричеством. Организуйте вечерние курсы, все к вам придут.
Они сели на коней. Ехали по открытому снежному полю. Кони шли не быстро: снег, подмерзший лишь сверху, проваливался под копытами.
На их пути лежали железнодорожные станции — Новая Караганда и Сортировочная. Административно эти станции не входили в систему треста, но партийной работой руководил горком. Мейрам решил навестить железнодорожников.
По склону, начинающемуся от Новой Караганды, протянулось полотно железной дороги. Оно пересекло юго-западную часть угольной Караганды и тянулось дальше, через плоскогорья и пустыни, к неисчерпаемым богатствам Балхаша и Джезказгана. Длина всей линии — от Петропавловска до Балхаша — составляла полторы тысячи километров.
Мейрам попытался представить себе это огромное расстояние, преодолев которое, резвый конь может потерять ноги, перелетная птица — крылья.
«Да, эта дорога связала Казахстан со всей страной», — подумал он.
На линии не видно людей. Да и откуда им быть в такую стужу? Только на подъездном пути, ведущем от станции ко второй шахте, работали двое железнодорожников. Один из них поднимал упавшие щиты, другой — рослый казах с редкой бородкой, в заячьем треухе — очищал рельсы от снега: с силой толкал перед собой тяжелую доску, поставленную на ребро и прикрепленную к длинной ручке.
— Это же настоящий богатырь! — шепнул Мейрам Аширбеку. — Ассалаумалейкум, отагасы!
— Аликсалем[63], — ответил тот, прервав работу и опираясь на ручку своего нехитрого приспособления.
Уши его заячьего треуха только наполовину прикрывали широкие щеки. Шея открыта. Он словно не чувствовал обжигающего мороза. Лицо его пылало; казалось, весь он полон внутренним жаром. Казах смахнул льдинки с бороды и усов, сказал:
— Счастливого пути!
— Пусть будет так. Вы бы укутали шею, холодно, — сказал Мейрам.
Рабочий рассмеялся, обнажив крупные белые зубы.
— Если теленок растет в доме, из него никогда не получится рабочего степного вола. У вас, я вижу, уже губы посинели, а я привычен к стуже. Вырос в степи, и ночевать приходилось на снегу, и бороться с буранами.
— Коней пасли?
— И коней пас, и подводчиком случалось ездить. Бывало, за кусок хлеба возили сюда лес из Каркаралы. За двести пятьдесят верст! Часто доводилось ночевать в степи и в метели, и в трескучие морозы. Теперь все это забыто. Теперь раскидай снег с кусочка пути величиной в ладонь — и хлеб сам бежит к тебе домой.
— Должно быть, поезд запоздал на сутки из-за такого вот кусочка в ладонь?
— Что вы! Да разве я допущу, чтобы из-за снега поезд запоздал! Разве это мороз, разве это сугробы? Нашей станции начхать на этот буран. Не мы, а Батпак поезда задерживает. Там такие бураны бывают, что глаз не разлепишь.
Разговор затянулся. Чувствительный к морозу Аширбек нетерпеливо ерзал в седле. Губы у него посинели.
— Этак нам и дня не хватит на объезд, — промычал он, едва ворочая коснеющим языком.