— Все вы свидетели того, как на месте пяти-шести прежних старых бараков вырос крупный промышленный город Караганда. Руки рабочих его построили. Большая заслуга в этом и наших руководителей, прежде всего товарища Щербакова. Он честно и умело выполняет задание партии и правительства. Сегодня мы критикуем Осипова, но часть критики Сергей Петрович должен принять на себя. Хочет не хочет, а обязан принять.
— Это уж как водится! — громко сказал Щербаков.
— Да, так у нас водится, — повторил Ермек. — Справедливая критика помогает нам двигать дело вперед. Так давайте же, товарищи рабочие, оглянемся на самих себя…
То, о чем другие говорили с оговорками, Ермек называл смело, резко. Доверие к себе он завоевал не только своим умением рубить кайлом, но и умением рубить честным и правдивым словом. Слушали его напряженно.
— По решению горкома партии у нас организована «легкая кавалерия», — продолжал Ермек. — Теперь всякая халатность, всякая безответственность изобличается смело. Пока не будут вырезаны с корнем эти болячки производства, оно не сможет развернуться широко. Вчерашняя проверка показала, что только за одну смену вместе с углем на-гора́ было подано пять вагонеток породы. Большое спасибо комсомольцам товарища Жанабыла, раскрывшим это безобразие!
— Смена Калтая дала породы больше других! — крикнул Акым с места.
— Вот видите! Молодой забойщик, участник «легкой кавалерии» Акым указывает пальцем на старого Калтая! — повысил голос Ермек и метнул взгляд своих огненных глаз на Калтая. — Борьбу нужно вести не только за увеличение добычи угля, но и за чистоту его. У нас есть такие охотники — дать государству поменьше, а получить побольше. Свои личные интересы они ставят выше государственных. Бывают случаи, когда вагонетки не заполняются на четыре пальца. Заявляю здесь твердо: мы не прекратим борьбу до тех пор, пока не выведем на чистую воду всех этих жуликов! — и Ермек поднял свой увесистый кулак.
Алибек съежился, сидя среди шахтеров. Ему показалось, что кулак Ермека занесен над его головой. И тут же укорил себя в малодушии. Он был уверен, что пока никакая опасность разоблачения не грозит ему. «Если и обнаружите мои проделки, то меня самого все равно не сыщете», — злорадно думал он.
— Есть у нас такое ходовое словечко: «орел»[66], — продолжал Ермек. — Охотники в степи спускают орла на дичь, а наши тайные «охотники» спускают «орла» для разрушения шахты. То порвется трос, то сцепление вагонеток нарушится, то испортится дорога. И вот вагонетка летит под уклон. Такой «орел» и человека может покалечить. Надо прямо сказать — у производства сейчас два врага: один враг классовый, который жалит исподтишка и ядовито, как змея, другой — тот, кто беспечно, безответственно относится к делу. Революционная бдительность должна стать пролетарской традицией. И мы никому не позволим нарушать эту традицию!
Ермек начал свою речь хладнокровно, а закончил с подъемом. Его волнение передалось всему собранию. Один за другим шахтеры поднимали руки, просили слова.
Безбородый рыжий Исхак горячо кричал с места:
— Если уж говорить, так не в бровь, а в глаз! Вот этот Кусеу Кара… — Исхак огляделся по сторонам, но так и не мог найти спрятавшегося за спины людей Алибека. — Он всегда «болеет», когда спешка в работе, а в обычное время — здоров. И уже дважды подводил нашу бригаду. Если болен, пусть переходит на поверхность. Я больше в свою бригаду его не допущу. А ты, Тайбек, чего таращишь на меня глаза? Гляди не гляди — все равно скажу правду. Вчера ты пьяный спустился в шахту. А уж если десятник «веселенький», не может быть нормальной работы. Есть у тебя еще привычка: подбираешь своим собутыльникам легкую, выгодную работенку. Шахта не личная твоя собственность. Если не бросишь эту привычку, будем с тобой бороться, товарищ, засучив рукава.
Горячие слова Исхака больно задевали ленивых и нерадивых, заставляли их краснеть, но ни у кого не повернулся язык возразить ему. Все знали бескорыстие ударника Исхака, человека откровенного, с чистым и добрым сердцем.
После него на трибуну вышел Акым. Сразу бросался в глаза его очень высокий рост. Барьер трибуны нормальному человеку приходился по грудь, а Акыму — по пояс. Он стоял как-то несобранно, говорил сбивчиво, но его слушали.
— В прошлом месяце самый большой после Ермека заработок кто получил? Я получил. И самую высокую норму дал тоже я, — начал Акым. — А сейчас? У меня нет сейчас определенного забоя. Десятник Тайбек то гонит меня на раскос, то ставит на лопату. А кто же даст угля, если кайловщик будет болтаться целый день на подсобных работах? Товарищ Тайбек меня каждый день бранит. «Ты, говорит, комсомолец и на любом месте должен быть ударником. Какая беда приключилась с тобой?» Беда приключилась не со мной, а с нашим десятником.