Он повернул к управлению треста. В окнах второго этажа, в комнатах горкома, еще горел свет. Щербаков зашел к жене.
— Добрый вечер! — приветствовал он Антонину Федоровну. — Мейрам у себя?
— Здесь. По телефону с Москвой говорит — товарищ Орджоникидзе вызвал.
На голос из кабинета вышел Мейрам. Глаза у него были веселые, лицо взволнованное.
— Товарищ Орджоникидзе вас вызывал, я ответил, что вы на шахте. Он просил передать: все заявки треста удовлетворены. В первом квартале нам пришлют тридцать врубовых машин. Из них две в этом же месяце — для обучения людей.
— Прекрасно! — Щербаков торопливо шагнул к Мейраму. — Тридцать машин дадут больше угля, чем сотни кайловщиков. Теперь зашумим!
— Кроме того, обещано пятьдесят грузовиков и пять легковых машин. Просил передать также, что строительство Карагандинской ГЭС будет ускорено.
— Вот-вот. Электричество для нас дороже всего! — радостно воскликнул Щербаков.
Быстро сняв пальто, он взял под руку Мейрама и направился с ним в кабинет, оживленно говоря на ходу:
— Новая техника пойдет теперь непрерывным потоком. Люди ждут ее. Я сейчас прямо с собрания рабочих. Жарко было, но хорошо. Чудесный народ, деловой! О производстве говорят как о самом дорогом в жизни. Послушали бы, как рассуждают! Требуют расширения подготовительных работ, удлинения проходок. О завтрашнем дне думают. А вот мы, руководители, кое в чем отстаем. Не покончили с обезличкой, не сумели правильно расставить людей. Большинство простоев и аварий порождается именно этим. Я хочу навести порядок на производстве. Прежде всего — твердый хозрасчет. Это научит руководителей по-хозяйски использовать новую технику. Отдельные руководители шахт до сих пор сваливают на плечи государства убытки — результат их собственной неосмотрительности. Надо ввести такой порядок, чтобы они не только слышали похвалы за свои успехи, но и сами отвечали за убытки. И кажется, это справедливо — нужно расширить подготовительные работы. Как вы смотрите? — И, не дожидаясь ответа, Сергей Петрович, переполненный впечатлениями от собрания, продолжал: — Резче других критиковали Осипова. Правильно критиковали: успокаиваться начал, не глядит вперед. А я потакал ему в этом.
— Осипов не Сейткали, — заметил Мейрам. — На то, чтобы выправиться, сил у него хватит.
— Все-таки тяжеленько ему, — задумчиво проговорил Сергей Петрович. — Шахта самая большая, ведущая… Не дать ли ему заместителя? Если выдвинуть в помощники Ермека? Вдвоем потянут?.. Тем более что у них теперь Аширбек.
— Хорошая мысль, Сергей Петрович, — сразу согласился Мейрам. — У Ермека богатая практика за плечами, человек он способный. На первой шахте крепкое создается руководство…
Время было уже позднее, а Щербаков все еще заглядывал в свой блокнот, заполненный бисерным почерком, и говорил:
— Дело теперь за нами, за освоением новой техники. Из местного населения мы уже начали создавать рабочую армию. Теперь самое время обучать командиров для этой армии. Фабрично-заводские училища себя оправдают. Но этого мало. У меня вот какая мысль возникла… Не послать ли нам человек сто рабочих на практику в Донбасс и в Кузбасс — пятьдесят?
Предложение очень понравилось Мейраму.
— Превосходная идея! Направьте побольше молодежи.
— И про стариков не забудем, — весело отозвался Сергей Петрович.
Было уже очень поздно, когда зашла Антонина Федоровна.
— Долго засиделись! Идемте-ка, я вас угощу чем-нибудь, ведь вы, наверно, не догадались пообедать.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Глубокая ночь. В доме спят. Только Ермек при свете электрической лампочки, обернутой синей бумажкой, читает книгу на русском языке. Читает он давно, устал. Время от времени пальцами протирает глаза и снова склоняется над книгой. Перед ним раскрытая общая тетрадь в черной клеенчатой обложке. Иногда он что-то записывает. Почерк у него крупный, некрасивый. Трудно учиться старому шахтеру, на склоне лет узнавшему грамоту.
Залаяла собака, спавшая в сенях, Ермек и бровями не повел. Но вскоре постучали.