— А вы можете когда-нибудь говорить без философии? — упрекнула Ардак.
— Не может! — подхватил Жанабыл. — Может быть, ты его научишь целоваться без философии.
Мейрам рассмеялся, переполненный счастьем, потом запел:
Распевая в три голоса эту народную песню, они все дальше уходили от города. Перед ними расстилалась бескрайняя степь.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Бейсек и Рымбек ехали верхом на выхоленных конях по берегу реки. У обоих за плечами двустволки. К седлам приторочены убитые утки. День был солнечный. Земля уже начала подсыхать. Речушка Сакур вошла в берега, воды в ней стало меньше. От разлива в степи остались впадины и выемки, заполненные водой, то продолговатые, как желоб, то круглые, как блюдце. Берега заросли камышом и тальником. Птицы, не видя охотника, подпускали его на расстояние выстрела.
— Очень хорошая здесь соколиная охота, — заметил Бейсек.
— Эта местность принадлежала племени ожжекен из рода сармантаи. Именно здесь, в сурочьей норе, впервые и обнаружен был уголь, — рассказывал Рымбек. — Вон там, на склоне, стоял аул Бапан. Уголь нашел пастух из этого аула.
— Вероятно, ожжекенцы давно перешли на оседлую жизнь?
— Раньше других. Аульцы все занимались ремеслами и извозом. Это понятно: близость Караганды и Спасска. Кузнец Коктаинша, который сейчас работает на механическом заводе, тоже из этого аула.
— Он и до сих пор здоров как бык, железо в узел завязывает, Редко такого человека встретишь.
Так они ехали, разговаривая о чем придется: не кончат об одном, переходят на другое. Но не охота, не беседа о кузнеце Коктаинше были главной целью их прогулки. Они собирались свободно, без опаски поговорить в степи о своих делах.
Повернув в сторону от речки, всадники поднялись на холм. Там они слезли с коней, стреножили их, пустили пастись, а сами сели на лужайке перекусить. После нескольких стопок водки разговор оживился. Рымбек вспоминал старину:
— Вон те две возвышенности называются Кулжумыр-Суран, За ними — отсюда не видно — гора Байдавлет. В свое время на нее прикочевал от берегов Сырдарьи Жуман, владелец конского табуна в семнадцать тысяч голов! А вон те горы, что синеют на горизонте, принадлежали Игилику. У него было двенадцать тысяч коней. Потомки Игилика и Жумана и сейчас живут в Караганде. Но опустились, стали похожи на идиотов, ничего в теперешней жизни не смыслят…
Теперь его потянуло на разговор о своем прошлом. Обычно в свою жизнь Рымбек не посвящал не только посторонних, но и друзей. А сейчас, наедине с Бейсеком, разоткровенничался:
— Самым большим начальником Спасского завода был пристав. Я два года служил у него стражником. В семнадцатом году Алихан, Ахмет, Елдес и другие[70], бежавшие к восточной границе, по пути заехали на Спасский завод. Я тогда уже работал в совете. Алихан собрал рабочих на митинг и сказал им: «В старых книгах сказано, что перед концом света появятся Яжуж и Мажуж[71]. Это и есть большевики. Сопротивляйтесь им до последней капли крови»… С того дня я и стал на путь борьбы с советской властью.
Во время митинга русские рабочие подняли шум против Алихана. За ними поднялись и казахские рабочие. Митинг пришлось закрыть. Тайком от всех я проводил Алихана до границы Каркаралинского уезда.
Оставаться в Спасске было опасно. Я вскоре уехал. Конечно, в архиве не оставил никаких следов, запасся надежными документами. В них значится, что происхожу из рабочих и сам был рабочим, потом учился. Все шло гладко. Занимал ответственные посты и ни в ком не вызывал подозрений. А последнее время что-то неспокойно на душе. Неужели что-нибудь органы обнаружили? Убираться надо отсюда поскорее!
Бейсек зябко повел плечами, глаза у него забегали, словно у мыши. Но уже через минуту его лицо приняло прежнее невозмутимое выражение: холодный взгляд, губы плотно сжаты.
Бейсек превосходил своих единомышленников и в красноречии, и в упорном отстаивании взглядов. Он заговорил уверенно и жестко:
— Не позволяй своей осторожности переходить в трусость. Не так уж мы слабы, чтобы трусить. В одной только Караганде проведено двадцать восемь аварий. Подожжено, испорчено около двухсот тонн продуктов. Мы разбазарили до двух тысяч карточек. Смерть Орлова стоит десятков смертей. Мы не только нанесли миллионные убытки государству, но и довели до отчаяния сотни людей. Если бы Щербаков или Мейрам подозревали что-нибудь, разве они оставили бы нас в покое?
71