В прошлом году Мейрам побывал в Донбассе, видел движущиеся подвесные вагонетки. Сейчас он представил себе, как такие же вагонетки плывут в воздухе между Карагандой и Каргрэсом.
— Мысль хорошая. Но что мы будем перевозить по этой подвесной дороге?
— Все сможем перевозить. Помяни мое слово, вокруг Каргрэса со временем вырастут крупные заводы. Много будет всяких перевозок.
— Когда построим заводы, тогда и подумаем о подвесной дороге, — ответил Мейрам, садясь в машину.
Дорога пошла каменистая, не пыльная. Дул прохладный ветерок. Машина шла легко и плавно. До Каргрэса оставалось километров тридцать — тридцать пять. По сторонам проплывали фермы совхозов и колхозов. Казалось, нет такого склона, на котором не расположилась бы какая-нибудь постройка — дом, скотный двор, сарай… По проселочным дорогам непрерывно двигались машины, тракторы, подводы.
В прежнее время у этого тракта, среди пустынной степи, одиноко жил «пикетчик» Муздыбай. Происходил он из малочисленного рода, который в старину, не выдержав натиска более сильных родов, откочевал в глубь степи. Муздыбай поселился в русском поселке. Там он прожил несколько лет. А потом построил на большом тракте заезжий дом и сделался, по местному выражению, «пикетчиком». Проезжавшие по тракту русские и казахи останавливались у него. Плату он брал — кто сколько даст, а зачастую случалось и так, что кормил и предоставлял ночлег безвозмездно. Но если человек не понравится, в дом не впускал. Сейчас Муздыбай по старости был освобожден от тяжелой работы, но продолжал заниматься охотой и добычу свою сдавал в колхоз. Это он несколько лет назад подарил Щербакову и Антонине Федоровне лису.
Мейрам предложил заехать к Муздыбаю, с которым любил поговорить.
Седовласый старик копался на огороде, разбитом около обветшалого дома. Заслышав шум машины, Муздыбай с трудом разогнул спину и начал всматриваться в приезжих, заслонив глаза от солнца ладонью. Годы обессилили его, но он и дома не сидел сложа руки — сейчас полол картофель. Высокая зеленая ботва доставала ему до колен. Он стоял, держа в руке только что сорванный пучок травы.
— Кто такие будете, детки? Уж не Мейрам ли?..
— Да, Муздеке, не обознались. Как поживаете, здоровы ли?
— Не спрашивай. Старость набрасывается на человека, как волк, — не отгонишь. Задрать еще не может, но крепко хватает зубами то за бока, то за спину.
— Сколько вам теперь?
— Восемьдесят третий пошел. Заходите в дом, поговорим.
— А если здесь присядем, на воздухе?
— Можно и здесь. Степные жители любят город, а городские — степь. Эй! Где вы там? Вынесите кошму, одеяло. Ставьте скорее самовар…
Муздыбай не дал гостям и слова вымолвить. Рассказывал о старине, хвалил новую жизнь, до которой ему посчастливилось дожить. Он свободно говорил по-русски.
Высказав все, что было на душе, он кивнул на Канабека:
— А кто этот парень?
— Этому «парню» лет немногим меньше, чем вам, — ответил Мейрам. — Зовут его Канабек. Он председатель Карагандинского горсовета.
— Уважаемая должность. Он, должно быть, ученый человек?
— Всю жизнь учится. И в старое время учился, и сейчас все учится.
— А-а, — удовлетворенно протянул Муздыбай. — А не учился ли он в прежнее время в городе Троицке, у известного муллы Зейнуллы-хазрета?
— Всякое бывало, — пошутил Мейрам.
Старик молча поднялся с места и направился в дом.
— Кажется, натворил ты дел, — сказал Канабек смеявшемуся Мейраму.
Муздыбай вернулся с Кораном огромной толщины, подал его Канабеку.
— Прочти-ка, светик, нараспев, как, бывало, читывал Зейнулла-хазрет. Я человек темный, послушаю из уст грамотного.
— Забыл я эту науку, почтенный Муздыбай, начисто забыл, — отказывался Канабек. — Разве удержишь в памяти все, чему учили в детстве?
Муздыбай с осуждением покачал головой:
— Ай-ай! Не удержал в памяти, чему учили в детстве? А что выучишь на старости лет, то еще легче забывается. Нехорошо! Этак ты позабудешь все просьбы и жалобы, которые подают тебе в горсовет. Плохо дело. Мы в колхозе таких забывчивых председателей ругаем на своих собраниях без всякой пощады.
Он с сожалением вздохнул.
— Что же теперь делать? Придется, видно, мне самому занимать гостей. Хотите, песню спою? Вот мне нравится одна русская песня.
Не дожидаясь уговоров, старый Муздыбай запел «Карие глазки». От напряжения у него вздулись вены на худой шее, но дыханием он управлял свободно, высокий, заливистый голос хоть и дребезжал порой, а все-таки еще не потерял звучности.