— Пусть рабочие пользуются всеми удобствами после трудового дня.
— Ой, поскромнее живите! Приведет ли такое расточительство к добру? Ну зачем было тратить фарфор для уборной да еще ставить там дорогое зеркало? Наш начальник шахты казенные деньги — как воду льет. Пожурили бы вы его, Сергей Петрович! Нельзя так расходоваться. Ведь денежки нелегко даются…
Сергей Петрович посмеялся над рассуждениями старушки и пошел в душевую кабину. Помывшись и переодевшись, он заглянул в столовую для рабочих. Сергея Петровича знал весь город. Да и сам он был памятлив на людей. Проходя по столовой, он здоровался почти с каждым встречным. Одного называл по фамилии, другого по имени, третьего только по отчеству, а иных даже по прозвищу, данному товарищами. Потом он сел за стол.
Подошла совсем молоденькая девушка со вздернутым носом. Перебирая оборку фартука, спросила:
— Что подать, Сергей Петрович?
— А найдется, что хочу? — спросил Щербаков, с усмешкой взглянув на девушку.
— Смотря по тому, что пожелаете.
— Нарзан, например.
— Есть.
— Подайте бутылочку. Подождите, ишь какая прыткая! Рабочие довольны питанием?
— Не жалуются, Сергей Петрович. Только вот напитков иной раз не хватает.
— Почему не хватает?
— Это вы и без меня знаете, Сергей Петрович. Ведь из других городов приходится завозить.
— Пусть побольше завозят.
— Самое бы лучшее здесь изготовлять.
— Нарзан, что ли?
— Нет. Фруктовые воды.
— Дельный совет, девушка. Надо подумать.
Подавальщица собралась уходить. Но он снова остановил ее, взяв за угол фартука.
— Просто как ртуть, не может на месте постоять… Замечательный у вас фонтан. Кто смастерил такой?
— Неужели не знаете? Джумаш.
— Джумаш? Кто это Джумаш?
— Да наш Джумаш, сын деда Исхака.
— Старого забойщика Исхака?
— Да.
Пока девушка ходила за нарзаном, Сергей Петрович с интересом разглядывал фонтан. Посредине бассейна, объемом с юрту, две мальчишеские фигуры, умело вылепленные скульптором, стояли как живые. Ребята нагнулись, собираясь плеснуть друг на друга водой. В бассейне плавали живые рыбки.
Столовая шахтеров была отделана, как нарядный ресторан. За столиками сидели заведующие участками шахты, мастера, механики, инженеры, техники, рабочие. Сергей Петрович знал их всех в лицо и о каждом мог бы рассказать: кем был в прошлом, кем стал теперь.
Утолив жажду, Щербаков вышел на улицу, сказал шоферу:
— Поезжай тихонько за мной.
И пошел пешком.
Сначала он решил было пройти к театру, стоявшему на площади в низине, но на полпути передумал и круто свернул к окраине города, расположенной на возвышенности.
В недавнем прошлом по склонам этого холма только ветер гулял, а сейчас не осталось ни клочка незаселенной земли. В спешке тех лет поселок строился как попало, без плана, и разросся неслыханно быстро. Дальним своим концом он упирался в поля соседних колхозов. В тридцатом и тридцать первом годах, когда только закладывался фундамент советской Караганды, в поселок со всех сторон стекались рабочие. Среди других поселились здесь Ардак, Жанабыл, Бокай. Теперь на холме выстроены индивидуальные жилища городского типа. Поселок называется Загородным.
На другой, северной, окраине города, за станцией железной дороги, вырос такой же поселок, названный в память о прежних землянках Копайгородом.
В центре Караганды многоэтажные здания, прямые улицы располагались строго по плану, а поселки возникали сами по себе, без надзора инженеров-строителей, без чертежей. Но и здесь население нуждалось в электричестве и воде.
Сергей Петрович шел и раздумывал: «Как только вступит в строй Каргрэс, сейчас же начнем прокладывать к окраинам водопроводные трубы, тянуть электрические провода».
Ход его мыслей был прерван чьим-то громким голосом. Он поднял голову и возле ближнего дома увидел Канабека и Байтена.
— Это что за порядки? — кричал Байтен. — Половина жителей поселилась в городе на всем готовеньком. У них в домах все удобства. А кто Караганду строил? Мы! А почему у меня нет ни электричества, ни водопровода? Проводите скорее, пока я настоящий шум не поднял!
Годы сильно изменили Байтена. Передние зубы у него выпали, и когда в разговоре он волновался, то брызгал слюной. Черные усы посеребрила проседь, голова была обрита, и голая макушка походила на закругленный набалдашник ступки, которою долгие годы толкли соль. Когда его перевели на более легкую работу, он на первое время притих, но потом снова воспрянул духом, стал по-прежнему придирчив и требователен.