Джусуп поднялся и, шатаясь, вышел.
В комнате наступила тишина, тяжелая, как свинец. Загипа лежала лицом к стене и стонала, у нее тоже болела голова.
Сарыбала написал отцу письмо:
«Привет вам, ата и бабушка. Сообщаю, что вчера мой учитель устроил меня в красную заводскую школу. Я очень рад. Но когда подумаю об учителе, меня давит грусть. Ата, у них положение тяжелое, Джусуп остался без работы, деньги кончились. А скота у них, как ты знаешь, нет. Что мне делать, где я буду жить? Как они проживут? Приезжай скорее…»
Пока мальчик сходил на базар и передал письмо в аул, вернулся от Аубакира Джусуп. Он лежал на полу, заложив руки за голову и закрыв глаза. Аубакир ему ничего не дал.
Повечерело. Углы комнатушки с одним окном потемнели. Пора бы зажигать лампу, но хозяева не поднимаются. Каждый вечер в эту пору Загипа кипятила чай, а сегодня лежит. В печальной, беззвучной, темнеющей с каждой минутой комнате Сарыбала тихонько, как кошка, открыл шкаф, стараясь не шуметь, но дверца все-таки скрипнула. Отломив кусок от оставшейся булки, Сарыбала стал жадно жевать, Потом тихонько прошел на свое место и тоже лег…
Через неделю приехал Мустафа. Джусуп обрадовался приезду друга. Прежде Сарыбалы он подбежал к Мустафе и долго тряс ему руку.
— Ну, хватит, хватит, милые! — проговорил Мустафа. — Когда радость льется через край, тоже нехорошо.
— Хаджеке, оказывается, в нужде встречаешь друга, как всемогущего пророка!
Лишь когда сели за дастархан и выпили по чашке чаю, Мустафа с легкой улыбкой отозвался на это восклицание Джусупа:
— Всемогущий пророк еще не показывался. Если покажется, то непременно одарит тебя. А чем я помог вам своим появлением? Ничем. Не страдай, милый. Будешь страдать — мир станет узким. А для веселого и тесный мир просторен. Говорят, сын Ерденбая Хусаин довел тебя до беды?
— Да, одним словом, сразил меня как пулей.
— Если ты не способен учить, то как же моего сына приняли в русскую школу?
— Гимназист глянул на меня с высоты своего положения. Но я кое-какой грамоте все же могу научить.
— Я тоже так полагаю, — согласился Мустафа и задумался.
Длинные его ресницы почти сомкнулись, черные глаза неподвижно смотрели в одну точку. Неизвестно, что творится сейчас в его душе, глубокой как море. Помолчав, он сказал Джусупу, сидевшему с раскрытым ртом:
— Если Хусаин посмотрел с высоты, то мы посмотрим снизу. В казахских аулах не должно быть совсем неграмотных. Если не найдешь места здесь, поезжай в аул. Для лебедя спасение в озере, для мужчины — в народе. Будешь учить тому, на что сам горазд, А дальше каждый пусть садится там, куда долетит.
— Кто меня приютит в ауле?
— Турлыбай.
— Турлыбай?! А примет ли?
— Надеюсь. От моего имени напиши письмо, сын мой, — обратился Мустафа к Сарыбале.
Мальчик охотно сел писать под диктовку отца.
«Дорогому Турлыбаю, ровеснику, большой привет. Все родственники здесь живы-здоровы. Скот упитанный, на джайляу[14] сочная трава. В отношениях с русскими новостей нет, слава богу. В этом письме я хлопочу за одного друга, чтобы исполнить свой человеческий долг. Ты искал учителя русского языка, я его нашел. Податель письма — Джусуп — учил моего сына. За одиннадцать месяцев он научил сына тому, чему другие учатся три года, и перевел его в русскую школу. Прими Джусупа. Как и ты, он мужественный, тертый человек. Если казахи будут знать все, что знает Джусуп, то постепенно в аулах появится свет во тьме…»
Закончив диктовать, Мустафа долго не мог подписать письмо. Крепкие, длинные пальцы, способные связать железный прут, никак не могли вывести две арабские буквы, карандаш спотыкался и вилял из стороны в сторону. Кое-как он вывел наконец крючки, похожие на ветки саксаула. Глядя на них, мальчик рассмеялся.
— Смеется, дрянной мальчишка, — улыбнулся Мустафа. — Если бы мой отец учил меня, как учат тебя, если бы я жил в такое время, в какое ты живешь, посмотрел бы я, кто из нас больше смеялся.
Джусуп спрятал письмо в карман на груди. До аула Турлыбая далековато — семьдесят — восемьдесят верст, На завод оттуда люди приезжали редко.
— Как я до него доберусь? — озабоченно спросил Джусуп.
— Поезжай на моем коне, — ответил Мустафа.
— Ой-бай-ау, сами пешком пойдете?
— Ты дал моему сыну крылья, разве я могу пожалеть для тебя лошадь? Отдаю насовсем. Прими как долг за обученье сына. Мы с тобой по-хорошему встретились, по-хорошему разойдемся, милый. Мир интересен добрыми отношениями. Если расстаешься в дружбе, то и встретишься в радости. А если разлука в ссоре, то и встреча как у злых кобелей. Я мог бы пожалеть, если б моего коня угнал вор, загрызли волки или он подох бы. А теперь мой серый куцый оправдал себя сполна. Ты не горюй и не думай, что ссадил меня с лошади.