— Не внемлет аллах — видно, решил погубить нас!..
Жертвоприношение на этом кончилось. Не дали дождя ни жертвы богу, ни бесчисленные молитвы и благословения. Отделившись от толпы, Мустафа направил коня в свой аул. Сытого хаджи долго беспокоила отрыжка; когда она наконец прошла, Мустафа затянул религиозную песню.
— Ага, куда девался разум у этих людей? — перебил его Сарыбала. — Зимы боятся, засухи боятся, голода боятся. Если бы они работали, как Суйгембай и русские, то разве зима страшна?
— Не страшна. Беда наша всему причиной.
— Какая беда?
— Леность. Многие не любят работать. Лень — самый опасный враг, но, к сожалению, бездельников еще уважают.
— Я бы не стал уважать!
— Дай бог!
Вдали, в одной из лощин Ит-жона — Собачьего хребта, показался аул Кумыс-кудык — Кумысный колодец, постоянная летовка, джайляу рода елибай. На холмах Ит-жона и в лощинах растет жиденький кустарник. И люди и скотина пьют воду из колодцев, нет здесь ни реки, ни озера, ни родника. Дети, которые родились здесь, не умеют плавать.
В голой степи нынче выгорела и пожелтела даже пыль. Редко в каком ауле остались куген и жели[24]. Верблюдов почти нет. Елибаевцы кормятся только коровьим молоком и выглядят хуже, чем их земля. Если теленок случайно вырвется к матке и высосет молоко, то в семье не оберешься скандала. Тяжело в ауле, Сарыбала это знает, но все равно, увидев знакомые места, где он играл в асыки, он обрадовался и, подхлестывая хромую трехлетку, пустился галопом и закричал:
— В аул приехал, в аул!
Маленький, незавидный, но родной аул показался мальчику самым милым и привлекательным местом на земле.
БЕЛЫЙ КОНЬ
Аул, по которому так тосковал Сарыбала, скоро наскучил. С утра до ночи люди хлопочут по хозяйству. Юноша, познавший городскую жизнь, ученье в школе, не мог привыкнуть к аульной суете. И поиграть здесь не с кем, и позабавиться нечем. Единственное увлечение Сарыбалы — скачки на коне. Если б у него была добрая лошадь, он бы не слезал с седла. Но настоящий скакун стоит, самое меньшее, четырех обыкновенных лошадей. У Мустафы одна-единственная кляча. Если к ней добавить из имеющихся четырех коров с телятами двух, то, пожалуй, можно выменять неплохого коня. Но как бы ни был щедр Мустафа, на полное разорение он не мог пойти. Однажды хаджи позвал к себе Бахая, бедного, но честного работника Аубакира, и попросил:
— Сходи к Мухаммедию. Скажи, что мальчик приехал с учебы, слоняется без дела. Если мы ничем его не заинтересуем, он не удержится в ауле. Пусть Мухаммедий даст лошадь, на которую не стыдно сесть. Я не прошу беговую мухортую или серого жеребца. Буду доволен, если даст мне белую, которую ему подарили.
— Если падать, так падать с высокого верблюда, говорят. Если просить, так просить или серого, или мухортого.
— Эти кони высоко ценятся. Хорошо, если даст белую. А не даст — останусь с надеждой.
Бахай ушел. Мухаммедий — младший брат Аубакира. Ему недавно исполнилось двадцать лет, но он возмужалый, сильный, красивый, с людьми общителен и в разговоре может иногда заткнуть за пояс самого Аубакира. Мустафа уважал молодого родича больше, чем самого свата, и надеялся, что Мухаммедий не откажет в просьбе. Как только Бахай вышел, зубастая жена Мустафы, Хадиша, задала ему баню:
— Несчастный, да ты в своем уме! Почему просишь? Ты что, калым уже сполна уплатил? Сколько раз сват предлагал тебе отказаться от этой дочки, ждать другую, помоложе? Так он тебе сразу и скажет: «На, держи коня!» Черта с два! Хоть бы прогнали Бахая с позором!
— Пусть поворчат, пусть прогонят, но попытаться надо. Если он настоящий сват, то для своего зятя отдать одну лошадь не поскупится. А если плохой сват, то пожалеет. Калым уплатить полностью сейчас у меня нет возможности. Да и зачем Аубакиру мой калым? Ему с избытком хватает той скотины, что есть.
— Боже мой, разве бывает невеста без калыма?
— Если нечем платить калым — бывает.
— Ей-богу, хаджи, ты не в своем уме! Кто будет считаться с твоей бедностью?
— Разве я требую, чтобы кто-нибудь считался с моей бедностью? Я говорю лишь о том, что есть, признаюсь честно и прошу открыто.
— Да, посмотрят люди на твою честность!
— Пусть не смотрят. Справедливость пробьет себе дорогу рано или поздно.
В ауле залаяли собаки, загомонили дети, слышно, как со всех сторон люди ринулись бежать к одному месту. Хадиша приоткрыла, дверь. Воскликнула: «Ужас!» — и выбежала. Мустафа даже не шевельнулся.
На котане стоял удивительный человек. Глаза его дико вытаращены, он в лохмотьях, в кальсонах и босой. В руках большая палка, на одном конце ее воткнуты птичьи перья, на другом — железный наконечник и погремушки. Время от времени палка звонит, гремит, человек подпрыгивает на месте и кричит несусветную чепуху. Потом проколол себе губу и протянул через нее иголку. Длинные щипцы раскалил докрасна на огне и начал лизать их. Весь аул, глядя на него, ахает и охает от удивления и восторга. Окружили колдуна, задние напирают на передних, толкаются. Подошло время дойки кобылиц, но о них позабыли. Телята припустили к коровам высасывать молоко. Голодные собаки, пробравшись в юрту, выискивают мясо и рвут его на куски. Где-то плачет грудной ребенок в безлюдной юрте, но его заглушают неистовые возгласы толпы. Диковинный человек хрипло кричит: