— Дай им тоже, видишь, просят, — пожалел Мустафа.
— Ничего от лепешки не осталось! — недовольно проговорила Хадиша.
Ломтики, которыми мать оделила детей, достаточно было положить в рот и враз проглотить. Но малыши откусывали множество раз и жевали медленно, с причмокиванием, растягивая удовольствие. Им не хотелось сразу расставаться с хлебом, неизвестно, когда его опять получишь. Не зря шариат учит с давних пор: «На Коран можно ступить ногой, но на хлеб — ни в коем случае!» Казахи всегда знали нужду в хлебе, но тем не менее не были склонны к земледелию. Даже умный и предусмотрительный Мустафа в этом году посеял всего-навсего чашу проса и пуд пшеницы и скудный посев не обрабатывал и не охранял от воробьев. Один бог знает, что оставили на поле пернатые злодеи. К чему остальным задумываться о будущем, если сам Мустафа, у которого нет ни хлеба, ни кумыса, ни мяса, ведет себя так беспечно?
Голодно в ауле. Если к кому приедет гость, то соберется сюда весь аул в надежде на угощение. Если в одной семье прирежут барана, то протянутся к нему руки пяти семей. Этот нескромный обычай, очевидно, от голода. Иначе не говорили бы казахи: «Наесться досыта — уже полбогатства» или: «Кто голодал день, не проси у него совета сорок дней».
Наевшись, Сарыбала с отцом взялись за книги. В руках хаджи религиозная книга Ахмета-ходжи «Хикматы» в черной обложке, с потрепанными страницами. В руках сына переписанный от руки сборник стихов Абая, потрепанный еще больше «Хикматов». Книги тянут их в разные стороны: Ахмет-ходжи — в потусторонний мир, Абай — в земной, светлый и сложный мир. Они читают вслух.
— «В Ламакане учили меня справедливости», — тянет басом Мустафа.
А Сарыбала тихо запевает:
Мустафа прислушался и спросил:
— Кто обидел бедную девочку?
— Это написал прославленный русский акын Пушкин. Девушка Татьяна влюбилась в джигита Онегина. Абай перевел на казахский язык.
— У русских калыма не существует и для женщин, говорят, дорога открыта. Почему она плачет? Разве она не свободна?
— Лучше Пушкина, наверное, никто не знает русскую жизнь. Если он так написал, значит, правда.
— Выходит, Абай и по-русски знал? О всемогущий бог, какую вместительную ты создал голову. У Абая есть шутки, сынок, прочти-ка мне.
— Какие шутки?
— Разве ты не слышал? Отец Абая, славный Кунанбай, в старости посетил Мекку. Он не знал чужого языка, попал в затруднительное положение и задержался там. «Почему не приехал мой отец?» — спросил Абай у вернувшихся спутников отца. Те ответили: «Изучает «Бадуам» — религиозные правила». Абай шутливо заметил: «Неужели отец за всю долгую жизнь не смог изучить каких-нибудь пяти страниц «Бадуама»?» Когда это дошло до Кунанбая, он ответил: «В «Бадуаме» заключены шариат, наставления, правила. Каждое из них — целая река, а у реки нет конца, она течет и течет. Абайжан молод, очевидно, он, не глядя, перепрыгнул эти реки. Следовательно, ничего не усвоил».
— Еще какие шутки вы знаете о нем?
— Однажды Абай пил кумыс со своими ровесниками и признался; «Если народ говорит правду, то отец мой среди казахов превзошел всех. А я во многом превзошел отца». Кунанбай услышал бахвальство сына и ответил так: «Если твой сын намного превзойдет тебя, только тогда он достигнет моего уровня». У молодых, милый, высокое мнение о себе. Абай, возможно, пошутил, но про себя, должно быть, так думал. Если когда-нибудь и ты возомнишь о себе слишком много, я дам тебе такой же ответ.
— Кто же все-таки выше из них, ага, отец или сын?
— Кунеке, безусловно! Он — в Мекке был, мечеть построил, ага-султаном был, народ возглавлял. Делал все и для того, и для этого света.
— Что бы Кунанбай ни делал, он не может сравниться с Абаем. Разве неправда? Абай — сын не только одного рода, а всех казахов. Свои мысли он изложил в книге и оставил потомкам. А что оставил Кунанбай?
— Дрянной мальчишка, неплохо ты сказал! — согласился Мустафа и улыбнулся. Свое поражение в споре он принял не без удовольствия.
В эту минуту, широко улыбаясь, вошел Бахай.
— С удачей, наверно, мой Бахай?
— Еще с какой! Ни слова не сказал Мухаммедий, сразу подарил. Да говорит, не отказал бы и тогда, если бы просили не дареную белую, а беговую мухортую.
Все вышли из юрты. Сарыбала глянул и разочарованно вздохнул — не понравился ему белый конь, слишком маленький и невзрачный.