За волостным и его спутниками потянулся длинный хвост пыли. Топот лошадиных копыт слышен далеко-далеко. Они поскакали в сторону аулов кара-мурата. Бедный, кроткий кара-мурат! Сколько овец ты забьешь, сколько лошадей им отдашь! Хоть бы не трогали откормленных да лучших. Но Вредный ведь не успокоится, пока не добьется своего.
Двое табунщиков следом гнали добычу волостного: лошадей, коров, верблюдов — всего голов шестьдесят, не меньше. Один из погонщиков держит на руке ловчего беркута и ведет на чембуре белолобую гончую собаку с серебряным ошейником.
У колодца Кара-кудык лежала отара овец. Погонщики повернули туда.
Сарыбала подоспел к колодцу раньше, превозмогая боль, слез с коня и припал к воде. Чабаном оказался Самет, друг детства Сарыбалы. Самет стал бить нагайкой по волчьей шкуре, перекинутой через коня, приговаривая: «Вот тебе! Вот тебе! Задушил рыжую овцу, отгрыз курдюк у черного барана… Пять овец разорвал, разве одной тебе не хватило бы? Что я тебе сделал плохого?!»
— Не бей, шерсть испортишь, — предупредил Сарыбала, оторвав губы от воды.
Самет угомонился. Деревянную чашу наполнил до краев овечьим молоком, живо выбил кресалом искры из огнива и стал разводить костер. Когда огонь разгорелся, бросил в него несколько камней… Сарыбала в недоумении следил за действиями пастуха.
— Зачем бросил камни в огонь?
— Камнями кипятят молоко, разве не знаешь? Раскалю их, положу в чашу, и сразу забулькает. Вот тогда мы с тобой и попьем. Табунщик угощает гостя мясом или вкусным кумысом, а чабан — вот так.
— Табунщик имеет шатер, хорошую посуду, ездит на коне, захочет — убьет волка, может заколоть и стригунка.
— Да, они богаче. У меня вместо подводы — бурый вол, вместо посуды — бурдюк, деревянная чаша, а вместо жирного мяса — молоко. Меня не испугается не только волк, но и вошь, а презирать может не только баба, но и нищий. Есть ли в мире божье создание хуже пастуха? От зари до зари плетешься за овцами, летом жаришься на солнце. В дождь мокнешь до нитки и дрожишь от холода в зимнюю стужу. За весь год не выберешь и дня покоя, даже в айт вертишься возле отары, если не заболеешь. А когда пропадет овца, получаешь еще и плетку по спине. Разве усторожишь всех — воруют. И волки нападают, уносят. Ты вот избавился от розг муллы, а я, кажется, никогда не вырвусь из кровожадных когтей хозяина. Помнишь, за пять асыков я дал тебе совет? Вот она, давнишняя надежда, все еще на спине! — сказал Самет и черенком нагайки побарабанил по высохшей собачьей шкуре под рубахой.
С самого детства напялил на себя Самет кусок собачьей кожи, чтобы защитить себя от каждодневной розги муллы Жаксыбека. И не снял ее до сих пор. А ведь много воды утекло с той поры. Самету уже двадцать лет, а Сарыбале — шестнадцать. Самет пошел в чабаны, а Сарыбала — учиться. Они долго вспоминали прошлое…
Становилось все жарче. Овцы сбились в кучу, дышат тяжело, ищут себе тени, покоя. Зной распаляется, вокруг ни ветерка. Дым костра медленно тянется ввысь.
Разговор друзей прервали погонщики волостного. Они пустили свой скот к воде, оттесняя овец Самета. Старик с небольшой остроконечной бородкой и с беркутом на руке прокричал:
— Эй, пастух! Молока вскипяти, чтоб и нам хватило!
Самет ощетинился:
— А ты кто такой, чем я тебе обязан?
— Мы служим у волостного, гоним казенный скот.
— А беркут и борзая тоже казенные?
— Какой ты шустрый, все знать хочешь!
— Скрывай не скрывай, и так видно. Добрую половину скота волостной присвоит.
— Пусть будет по-твоему. Если не присваивать чужое добро, какой же он правитель? Наш Вредный грабит открыто, не стесняется. Все видим, да не все говорим.
— Так бы и сказал сразу.
Погонщик с острой бородкой отозвал Самета в сторону, тихонько о чем-то попросил и хотел что-то сунуть ему в руку. Самет не принял и, махнув рукой, вернулся к Сарыбале.
Напоив скот, старик с бороденкой погнал его своей дорогой.
Самет начал ругаться:
— Борода как хвост у козы! Видишь, Сарыбала, не только сам волостной грабит, но и прихвостень его — волк. Уворуй, говорит, для меня барана!.. И сует мне медную монету. Нашел дурака.
— Удивительные люди! Воруют, берут взятки, издеваются… Видят, что народ их не одобряет, но все равно творят свое гнусное дело! Как не воровать прихлебателям, если дурной пример им дает начальство?!
— Все заодно: баи, волостные, аульные старшины и пятидесятники[29]. Им и слова не скажи, только деньги покажи.