— Нельзя, дорогой, аул перекочевал, оставили нас одних. Наши дети болеют черной оспой. Трое умерли, а двое лежат в постели с матерью. Ничего нет на свете хуже одиночества.
— Какая-нибудь помощь вам нужна?
— Спасибо, сынок, ничего не нужно. На все божья воля, а я потерплю. Лишь бы народ жил. Не подходи, дорогой, близко, можешь заразиться…
Недалеко от юрты чернели три свежевырытые могилы. Чуть поодаль паслось около десятка коз, две коровы с телятами и лошадь. Из юрты доносился неприятный запах. Услышав жалобный зов, хозяин пошел к юрте. Желтая сука пошла за ним следом…
«Если бы этот несчастный был главой рода или баем, разве оставили бы его одного в степи? Что это за люди, не сумевшие оказать помощь сородичу. Бессильны они или безжалостны?» — думал Сарыбала.
Сколько сегодня встреч и впечатлений для юной души! Утром, когда выезжал из аула, отец говорил об одном. Дядя Яхия и дядя Мухай говорили о другом. Ссора в ауле Тубета, разговор с чабаном и этот жалкий казах, оставленный в одинокой юрте…
Как объяснить, отчего все это происходит, и можно ли думать, что когда-нибудь будет иначе?
Солнце скрылось за горизонтом, закат запылал пожаром. Потянулись незнакомые места, аулы. Куда вынесет его конь, где придется ночевать? Несется белый упорно, стремительно. Всадник думает о том, что видел, что слышал, и дивится разнообразию и сложности степной жизни…
«ЖАР-ЖАР»
Аулы одного из ответвлений рода тока — тунгатар расположились на джайляу в четырехстах километрах от Акмолинска, уездного центра. Это богатые аулы. На обширном пастбище скота видимо-невидимо. После тяжелого, печальной памяти года Свиньи вот уже почти десять лет не было в этом крае бескормицы. Луга зеленые, скот упитанный, люди веселые. Хоть и далеко от кочевки до города, но развлечений здесь много, шумное веселье не утихает.
Возле большой белой юрты Кулмагамбета, самого влиятельного из биев в Тунгатаре, собралась толпа. В ожидании новостей люди смотрят на Кулмагамбета, а Кулмагамбет на Аубакира и Гутермахера. Важные гости растянулись на почетном месте в белой юрте. Было объявлено, что волость Сартау должна сдать советской власти двадцать тысяч овец. Кулмагамбет якобы договорился с уполномоченными снизить налог до пятнадцати тысяч. Овцы распределялись сейчас между аульными правителями.
— Боже мой, Ауке, — обратился довольный Гутермахер к Аубакиру. — Без вас я не получил бы от этих людей даже паршивого козленка! Теперь упродком, надо полагать, снимет меня с коня с высочайшим почтением.
В ответ Аубакир неудовлетворенно вздохнул.
— Даже если и с почетом снимут с коня, то пощипывать нас все равно не перестанут. В Советах не дураки сидят, они умело использовали наше влияние. Казах никогда не отдает скотину с легким сердцем. Если бы собирать овец пришли красноармейцы, аулы разбежались бы по степи; если бы послали за овцами простых уполномоченных, никто не стал бы их слушать. А нас и уважают по старинке, и боятся. Просили мы двадцать тысяч, сошлись на пятнадцати, не так уж плохо. И народ доволен: как-никак ведь мы уменьшили обложение, значит, выступили в защиту. Но учтет ли власть наши заслуги?
— У степных баев пока еще ни волосинки не упало с головы, не то, что у городских богачей. У меня красные отобрали завод в тот же день, как пришли к власти.
— Для всякого верблюжонка наступит день холощения. Пасть, проглотившая городских баев, не в силах разве проглотить и аульных? При новой власти я еще ни одного дня не спал спокойно. Всю зиму на ста верблюдах возил соль для казны, да еще откуда — из далекого Екибаса. Не получил за работу ни гривенника, ни спасибо. Все лето ездим с вами по аулам. И опять для казны. Что еще властям нужно от нас?! Чуть чего — кричат: «Гнать камчой баев-буржуев!» На заводе в Спасске среди казахов работал райпродком Артишевский, очень приятный человек, активист, советскую власть устанавливал. Начали его преследовать за ненадежное происхождение. А у таких проходимцев, как Орынбек, рыжий Джакип, Нашарбек, дела пошли в гору — из бедняков вышли.
— С Орынбеком, помнится, вы были друзьями? Какая кошка пробежала между вами?
— Он двурушник. Когда выгодно, предаст не только меня, но и отца родного.
Издали послышался конский топот, и в толпе загомонили — кто скачет? Сарыбала, до сего момента внимательно слушавший тестя, кинулся к выходу. Какой-то всадник несся галопом в аул со склона холма, бешено подхлестывая коня и беспрестанно размахивая тымаком. «Суюнши! Суюнши!» — хрипло кричит он. Видно, кричит он уже долго — сильно охрип и, когда подскакал к толпе, с трудом произнес: