Два наших путника сразу проехали к большой серой юрте, где началось свадебное пиршество и откуда провожали невесту. К аркану, опоясывающему юрту, был привязан конь, накрытый длинной попоной из красного сукна с вышивкой. Поверх попоны — седло и потник с нагрудником и подхвостником, и все выложено серебром.
Джигиты стали разбирать белую юрту, стоявшую справа от серой. Кошмы ее были украшены орнаментом, а все уыки и кереге были окрашены разноцветной масляной краской. Исключительно красивый наряд юрты завершали шерстяные баскуры для укрепления остова.
Опытным глазом можно было отметить, что хозяин большой серой юрты не похож на богача. Возможно, когда-то он жил роскошно, но теперь короткими стали его жели и кугени. Однако так великолепно снарядить лошадь и поставить такую юрту не всякому баю под силу. Это несоответствие молодым путникам показалось подозрительным.
Открыв дверь в юрту, они увидели хозяина. Он сидел на постели, справа от входа. Рыхлый живот его свисал на колени. Он босой, в одних кальсонах и нижней рубахе, но тем не менее ему душно, он вспотел и вытирает рукавом обильный пот. Несколько аксакалов сидят на почетном месте. Настроение у всех приподнятое, разговаривают громко. Молодой джигит, видимо жених, скромно сидел справа за пологом, нахлобучив шапку до самых глаз.
Два гостя коротко поздоровались и сели ближе к двери. Беседа продолжалась.
— Дорогой сват, — говорил жирный хозяин, повернувшись к широкобородому старику на почетном месте, — нас с тобой соединил сам аллах. Выскажи мне все, чем недоволен. Дороже Асии нет для меня ничего на свете, вам ее отдаю, нечего мне больше жалеть. Я хотел сделать для нее большой подарок, но нет у меня былого богатства, нет ко мне былого уважения! Прежде я подарил бы своей Асии двух иноходцев, а сейчас еле нашел одного. Собирался подарить две юрты, но дарю одну, и ту вынужден забрать у молодой снохи…
— Доволен я твоей щедростью, сват, доволен. Дай бог каждому воспользоваться своим богатством. Не об иноходце будем заботиться в такое время, а о том, как бы уцелеть, — сказал широкобородый и, замолчав, угрюмо опустил голову.
Его соседи стали вполголоса объяснять причину неожиданной грусти:
— Забрали у него красные солдаты двадцать пять меринов и жеребцов, каждый из которых стоит одной невесты.
— Если б только эта беда, а то вот еще, говорят, обязали нашу волость сдать двенадцать тысяч овец…
— Если так будут нажимать и впредь, у народа совсем скота не останется.
— Не у народа! А у нас не останется, у нас! — сердито уточнил широкобородый.
— Лишь бы люди остались живы, а скот народится, — успокоил его толстопузый сват. — Самое главное — остаться в живых. Если б кто-нибудь застрелил нас в те бурные времена, гнили бы наши кости…
Свадьба шумная, радостная, а сваты загрустили. Один беспокоился о том, как бы сохранить скот и богатство, а другой тревожился о судьбе близких. Оба, как видно, чувствовали, что свое отжили. Но там, за юртой, на вольном воздухе веселились те, кто радовался восходу нового солнца. Вот пестрая группа девушек вошла в юрту. Конные джигиты тесно окружили юрту, подъехали вплотную, и сразу начался «жар-жар» — старинный свадебный обряд. Джигит со вздернутым носом, приподняв кошму, прикрывающую остов, громко запел:
Молодуха с пухлыми губами тотчас пропела в ответ!
Дальше молодица запела о том, как девушка, проданная за скотину, прощается с отцом и матерью, с родичами, ровесниками и подружками, со всеми дорогими и близкими. Джигит в ответ успокаивал ее, люди слушали их и кивали головами.
Сарыбала впервые наблюдал старинный обряд. Он расчувствовался и, жалея девушку, даже прослезился. Жалко невесту Асию, глаза у нее красивые, как у верблюжонка, лицо бледное, брови черные, сидит она, съежившись, словно голубка, попавшая в сети. Если отец не жалеет родную дочь, то кто же ее пожалеет? Жених некрасив, нос широкий, губы вислые, глаза косят. Он молчит, притворно стесняется, притворно робеет, но весь ликует. При каждом вздохе невесты он улыбается и щиплет соседа.