В юрте, где остановился грозный Джуасбай, на переднем месте Сарыбала увидел возлежащего на боку большеносого, сероглазого, рыжеватого джигита. Под локтем у него подушки. Сзади, к высокой груде домашних вещей, прислонена пятизарядная винтовка. Когда аульный, поздоровавшись, протянул Джуасбаю руку, тот резким движением головы откинул назад длинные, растрепанные волосы и заорал:
— Где ты пропадал столько времени?! Растяпа! Раздавить тебя, что ли, как клопа?!
— За что же, уважаемый Джуасбай-ау?!
— Ты еще не знаешь, в чем провинился?! Живо выдели мне коня!
— Сейчас, сейчас!
— Немедля подготовь к отправке двадцать пять верблюдов, семьдесят пять канаров и мешков с веревками для них! Даю тебе сроку три дня.
— Ладно.
— Вместе с твоим «ладно» возьму с тебя еще подписку. Подпиши вот эту бумажку и поставь печать.
Амиржан торопливо полез под купи, порылся в нагрудном кармане, шлепнул себя по ляжке, вскочил и растерянно выговорил:
— Сейчас приду, сейчас…
В юрте полно народу, но кроме Джуасбая все молчат, словно воды в рот набрали. А Джуасбай бушует, будто он один представляет здесь всю советскую власть, хотя в его мандате всего-навсего такие слова: «Просим выделить подводу для государства». Как бы повел он себя, если бы его полномочия оказались пошире?
В недавнем прошлом один из отсталых рабочих Спасска, сейчас он предан новой власти до мозга костей. Диктатуру пролетариата он понимает прежде всего как насилие. С его приездом зарезали ягненка, мясо уже закипает в котле. От вкусного кумыса из черного бурдюка и без того горячий Джуасбай уже навеселе. Вскоре подали полную чашу мяса, положив сверху голову ягненка. Активисты во главе с Джуасбаем окружили чашу, а те, кому не нашлось места, остались за дверью, продолжая умильно смотреть на представителей власти.
Прежде чем приступить к еде, Джуасбай поднес к чаше винтовку дулом вниз и проворчал:
— Ешь, черный бог, ешь! Ягненка зарезали не для меня, а для тебя. Если меня уважают, то почему раньше не угощали так?!
Все угоднически рассмеялись. Смех поощрил и еще больше развязал язык словоохотливому Джуасбаю. За стеной юрты слышен голос аульного, который поехал искать печать: он с кем-то договаривается:
— Подвода готова?
— Не знаю, кому только давать. В тот аул приехал секретарь волкома и тоже требует подводу.
— Пусть подождет. Сначала давай отправим Джуасбая.
— Да, когда пароход приближается, лодку выносит на берег.
Возле юрты поднялась суетня. Все заняты тем, чтобы поскорее проводить Джуасбая. В самый зной, вдали, на голубом горизонте, появилось серое облако. Оно двинулось на восток и вскоре превратилось в черную тучу. Пока в юрте ели мясо, тучи заволокли все небо. От грохота грома сотрясалась земля. Поднялся сильный ветер, хлынул ливень. В громе и молниях гроза налетела на аул. Всюду переполох, крики, беготня. Люди стараются укрепить юрты, тушат огни, прикрывают сухие дрова. Две крайние юрты свалило ветром. Взмокшие кошмы бешено шлепают по остовам, кереге дрожат, вот-вот развалятся. Белая юрта держится прочнее других. Ни капли воды не попало внутрь ее даже тогда, когда вместе с ураганным ветром ударил ливень как из ведра.
Кроме Джуасбая все присмирели и шушукаются. Гром гремит, молнии сверкают, а Джуасбай с изумлением восклицает:
— Всего-навсего с палец, а сила какая!
Он полагает, что гроза происходит по воле малюсенького небесного ангела. Чтобы сбить его, Джуасбай поднял ружье и выстрелил вверх. Все в ужасе — разве можно поднять руку на бога?!
А Джуасбаю больше ничего и не нужно. Пусть не попадает его пуля ни в ангела, ни в черта, зато пойдет о нем слух, что он не признает самого всевышнего. «Страшись того, кто не боится бога», — говорят казахи. Если народ будет напуган, то Джуасбай может делать все, что ему вздумается.
Постреливая в ангела, Джуасбай не забывал и о земных заботах. Глаза его неотрывно смотрели на тонкую верблюжью шерсть, висевшую на кереге. Шерсть была приготовлена для купи и сушилась. «У меня нет ни купи, ни шерсти, — подумал Джуасбай. — А у этого толстяка есть и то и другое… Шерсть я должен забрать. Но как?»
Ливень скоро перестал, снова засверкало солнце. Все ожило: и люди, и животные, и земля, и растения. Но из головы Джуасбая не выходит мысль о новом купи. Выждав, когда хозяин глянул на Джуасбая, представитель власти подбородком указал на висевшую шерсть. Хозяин вопросительно пожал плечами. На кереге кроме верблюжьей шерсти висели серебряный пояс, лисий малахай, пестрая камча. Показывая на каждый из этих предметов, хозяин стал спрашивать: