Старшие по возрасту ласково называют волостного Мухтаржан, младшие почтительно — Муха. Гнусавый Мухтар больше сопит, чем говорит, но зато каждое слово — закон. Справедливо или несправедливо — будет по его. Раньше он ездил с урядниками, теперь в сопровождении милиционеров. Кто не послушается, тому свернут шею.
Кое-кто попытался было протестовать против большого обложения, но без толку.
— Ну-ка помолчите, довольно! — прикрикнул Мухтар и, когда наступила тишина, объявил: — Елибаю — десять овец, пять коров; салия-бану — шесть коров, двадцать овец; сикымбаю — три коровы, двадцать пять овец. Распределите между своими аулами и живо пригоните скот сюда. Кто будет противиться, немедленно тащите ко мне. Милиция научит уму-разуму.
Минут пять никто не раскрывал рта. Затем аульный опустился на колени и хрипло выговорил:
— Муха! Вам известно, что, кроме семьи Аубакира, где мы находимся, такой налог не под силу никому из шестидесяти семей елибая. Говорили, что бедняки при советской власти не облагаются налогами. Значит, десять овец и пять коров должен отдать сам мырза?
— Довольно! Не спорь. Идите и распределяйте! Кто будет увиливать — отберу печать!
Через минуту аульные старшины, активисты вышли во двор и начали обсуждение. Говорили негромко, почти шепотом.
Аубакир лежал в дальней комнате, делая вид, что не считается ни с грозным волостным, ни с аксакалами, ни с активистами. Он не участвовал в разговоре. Лишь когда подали гостям обед, вышел ненадолго, посидел вместе со всеми и опять удалился. Возле него любимая токал Бибижан.
— Когда уедет эта собака? — спросил Аубакир. — Или мне самому прогнать его?
— Ну что ты — неудобно!
— Подлец! Все еще хочет править волостью. Прогнивший от сифилиса — учит других, как избавиться от чирья. Лучше бы просил у бога покоя и довольствовался тем, что есть! Но нет, рвется к власти, старается отнять у народа последнее, самодур. Посмотрю, долго ли будешь дурить еще!
Мухтар не слышал слов Аубакира, но по хмурому виду хозяина понял его недружелюбие. «Ну погоди, бродячий узбек», — погрозился волостной. Он грозится баю давно, да руки коротки, ничего не сделаешь богачу. Пословица говорит: «Против того, кто с топором, можно выйти, но с богатым — не дерись!»
В комнату с криком влетел посыльный Сатмагамбет:
— Сын Жекебая забрал коня! Его защищает сын Мустафы, этот верзила! Давай милицию, волостной.
— Что это за святой, который не дает подводу и не подчиняется власти? Немедленно арестуйте, проучите как следует и приведите ко мне!
Два милиционера и посыльный бросились к выходу.
Люди во дворе встревожились, сбились в кучу, забеспокоились — будет большой скандал! Некоторые сочувственно советуют Сарыбале: «Убегай, пока не поздно!»
— Убегает трус! А я не боюсь их! — ответил Сарыбала.
Терпение его кончилось, больше он не хотел мириться.
Появившись с милиционерами, Сатмагамбет совсем взбесился. Он подбежал к коню, вскочил на него и, привстав на стременах, во всю глотку заорал на Сарыбалу:
— Мать твою… Отцовское дерьмо! Если умный — езжай в Акмолу!..
Сарыбала пулей кинулся на Сатмагамбета, схватил его за ворот, сорвал с коня, свалил и стал топтать. Один из милиционеров пытался их разнять, другой, татарин, умолял стоявших рядом Нургали и Мейрама:
— Разнимите, пожалейте бедного посыльного.
Нургали и Мейрам побледнели от страха, а милиционеру показалось, что от гнева. Если эти два добрых молодца вступят в драку, то никакая милиция не усмирит. Человека может выручить один вид его. Сарыбале сейчас помогли грозные фигуры джигитов и внушительный вид других одноаульцев. Ни милиционеры, ни посыльный не посмели поднять на него руку.
Сатмагамбет с жалобными причитаниями снова явился к волостному. Ворот его рубахи изорван, из носа течет кровь, былой спеси как не бывало. Хныкая, выговорил:
— Избили меня. Видите, до крови… Если бы не милиция — убили…
В это мгновение вошел Сарыбала со словами:
— Правду говорит ваш посыльный!
Он побледнел, но вид у него решительный, похоже, что не отступит ни перед чем, готов дать сдачу хоть словами, хоть кулаками, если кто тронет.
Все молчали. Сарыбала допустил неслыханную дерзость.
На шум явился Аубакир, но тоже молчал. Первым нарушил тишину Махамбетше.
— Что это за разнузданность! — проговорил он сердито. — Из-за конского пота поднял такой скандал! Ну, допустим, посыльный не прав. Но ведь надо уважать хозяина, чью волю он исполняет. Ты порвал ворот не посыльному, а волостному. Уважаемые аксакалы ждут, когда я призову к порядку свою распущенную молодежь, когда возьму вину на себя. Я требую: встань, Сарыбала, на колени, упади к ногам старшего брата! Но это не все! Коня, которого ты не дал на время, теперь за провинность отдай насовсем! Не упорствуй, падай, говорю, к ногам!