М а л у. Да, поменять фамилию он не может, слишком хорошо его тут все знают.
Кило. Все равно как фальшивые деньги поменять.
Оба смеются.
М а л у. Ты уже давно приезжаешь сезонником на сахарный завод?
Кило. Девятый год.
М а л у. А для чего?
Кило (желая скрыть неловкость, смеется). Чтобы работать.
М а л у. Но ведь работать можно и в Бельгии.
Кило. Пожалуй.
М а л у. Вот именно. Но ты все-таки ездишь сюда, в эту богом забытую дыру, где сроду ничего не было, кроме свеклы и свекольной ботвы, эти места похожи на пастбище, вытоптанное скотом, и еще этот жалкий заводик, который пыхтит, точно старик, день и ночь. Бывает, он вдруг остановится, а потом снова пыхтит. Чук-чук.
Пауза. Гудит заводской гудок — прерывисто и пронзительно, как сирена.
Кило. Старик завопил. (Оба смеются.) Он хочет есть. (Кило громко хохочет.)
Пауза.
М а л у. А потом вы отправляетесь обычно на металлургический завод, в Валлонию.
Кило. Или остаемся дома и ходим отмечаться на биржу.
М а л у. И куда бы вы ни подались, всюду пьянка и драки, всюду бардак.
Кило. Работа у нас тяжелая. После такой работы нужна разрядка. Что же еще нам делать? Нечего. Раньше, когда я был такой же молодой, как ты, я тоже думал: есть что-то другое, где-то, я и сам не знаю где, не знаю, что это такое, но когда-нибудь оно свалится с неба прямо к моим ногам… Ты слишком молода…
М а л у. Это я-то молода? Спроси об этом лучше у своего приятеля Макса.
Кило. О чем?
М а л у. Не обращай внимания на то, что я сказала, забудь.
Кило. А ты его давно знаешь?
М а л у. Он мне чужой, как и ты. Все мне чужие, один уходит, другой приходит. Привет, дружок. Привет, Малу. Au revoir[224], дружок, au revoir, Малу.
Кило. Я-то давно его знаю. С довоенных времен. А начиная с войны он заботился обо мне. Вот так-то. Весь этот год я держался, ничего лишнего себе не позволял. Не то что раньше. Ведь, когда я вернусь в Эвергем, я женюсь.
Она не слушает его.
Да. Весной. На двоюродной сестре Макса, Женни ее зовут, она держит галантерейную лавку, но она ее скоро продаст, и мы откроем кафе. Ты спишь? (Пауза.) Ты говорила, что болела. Долго?
Малу. Да уж, успело надоесть.
Кило. А что с тобой было?
Малу. Не твое дело.
Кило. Как бы этот туман и эта сырость тебе не повредили…
Малу. А тебе-то что?
Кило. Да я просто так сказал.
Малу. Ламбер тоже так говорит: «Киска, туман может тебе повредить». И глотает таблетку, а другую дает мне. Витамины. Знал бы он, что я сбежала из дома, — и только потому, что двое сезонных рабочих позвонили в дверь.
Кило. Он выгнал бы тебя пинком под зад.
Малу. Нет, это нет. Но он бы дулся три дня. «Любовь, моя киска, — говорит он, — это прежде всего забота друг о друге».
Кило. В этом что-то есть.
Малу. Я напоминаю ему дочь. Она живет в Канаде.
Кило. С каким-нибудь канадцем?
Малу. Да… а знаешь, он… Он был знаком с врачом, который лечил меня в Аррасе, и знаешь, когда он в первый раз пришел ко мне, он преподнес мне огромный букет цветов. Вот так. Словно он никогда прежде не видел меня на заводе, с Фламином или с другими. Да, преподнес цветы, словно пришел в гости к даме.
Кило. Он богатый.
Малу. Он заплатил за дом миллион. Во время войны.
Кило. И он всегда называет тебя так — «киска»?
Малу. Всегда.
Кило. По-французски, конечно?
Малу. Да. Он говорит: «Minou».
Кило (смеясь, неуверенно). Очень похоже на «Малу».
Малу. Да.
Кило. Наверно, так он называл и свою дочь.
Малу. Очень может быть.
Кило. А что говорит насчет этого Фламин? Насчет твоих отношений с господином Ламбером?
Малу. Потирает, как всегда, руки. Да он и в самом деле очень доволен, он ведь все эти годы старался пустить корни здесь, в Верьере, трещал по-французски день и ночь, до посинения.
Кило. А ты и правда похожа на кошечку.
М а л у. Да, говорят. Но это не очень-то помогло мне в жизни. Один парень называл меня своей летучей мышкой. Клянусь тебе, он так и говорил. Это был немец, он тоже здесь работал. Господи, чего мне только не приходилось выслушивать. Он говорил так потому, что я висела вниз головой.
Кило. Висела вниз головой?
М а л у. Чего только не приходится иной раз делать.
Кило. Ты совсем пьяна. (Пауза.) Теперь, когда мы здесь совсем одни, ты стала тихоней. А при Максе, в кафе, ты сыпала колкостями и непристойностями на весь зал. (Встает, приближается к печке, шагает взад-вперед.)
М а л у. Пусть весь Верьер знает, что Малу вернулась. И пусть все они учтиво здороваются со мной, раз уж я живу в доме Ламбера.