Кило. Мне прямо не терпится.
Бобек. Ah voil, Минне.
Слышно, как кто-то поднимается по лестнице.
Макс. Привет, ребятки. Как у вас тут тепло и уютно.
Кило. Так ты не уехал в Компьень? Я вроде видел, как ты садился в грузовик.
Макс. Я передумал.
Малу садится в углу.
Бобек (окончательно просыпаясь). Минне, ii ne vient pas?
Макс. Non… Минне не придет. Старик уже наработался до чертиков в этом сезоне. Я подумал: дай-ка я подменю его разок, ведь ему, наверно, до смерти надоело сторожить ваши свидания, а, Малу?
Кило. Значит, Минне вообще сегодня не придет?
Макс. Нет.
Кило. Ты смеешься надо мной. Не отрицай. Лицо у тебя серьезное, но я знаю, ты смеешься в душе.
Макс. У меня есть причина смеяться над тобой?
Кило (после паузы). Стало быть, ты передумал?
Макс. Да. К гадалке я больше не ходок. Я думаю, что уже узнал от нее вполне достаточно. Могу и сам предсказывать будущее. Во всяком случае, знаю, как разовьются дальше события. Для этого мне больше не нужны карты. Зрение у меня отличное, да и голова работает неплохо.
Кило. Вот и прекрасно.
Макс. Хочешь верь, хочешь нет, Кило, но без гадалки я даже могу узнать гораздо больше. Да. И причины и следствия.
Кило. Хочешь выпить? (Протягивает свою фляжку.)
Макс. Нет.
Пауза.
Малу (резко). Зачем ты пришел?
Макс. Работать. Скоро мне надо идти следить за насосом и разгружать вагонетки. Вместе с Кило. Ведь этим занимается тут ночная смена, а, Кило?
Кило. Внизу остались работать двое немцев, их обеспечили свекловицей на всю ночь.
Макс. А как же. Ведь ты пообещал им десять килограммов сахара за то, чтобы сегодня вечером они дали тебе спокойно побыть здесь наверху, в тепле и уюте, с этой милашкой, к которой «стоит только руку протянуть». Не так ли? Я ведь все о тебе знаю, приятель, а нет, так рано или поздно узнаю. Десять килограммов сахара по шестьдесят франков за килограмм — неплохая цена за уютный вечерок. Дороже, чем гостиничный номер в Компьене. Не так ли, Малу?
Малу. Возможно.
Макс. Номера в городе нынче стали дороговаты, ты не находишь, Малу?
Малу. Откуда мне знать?
Макс. Разумеется, неоткуда. (Пауза.) Но в гостиничном номере лежать куда приятнее, чем здесь, на соломе, на мокрых досках. Впрочем, для того, чтобы поболтать, сойдет и такое помещение. Ведь вы же только болтаете? Рассказываете друг другу разные истории, верно, Кило? Я тоже безумно люблю всякие истории. Всю свою жизнь только и делаю, что выслушиваю разные истории, и все мне мало. Это началось с самого детства. Например, Серый Волк проглотил Красную Шапочку, нет, волк проглотил бабушку, ну, в общем, я уже не помню, как там было дело. Потом в школе: Битва Золотых шпор. Первая мировая война. Потом сюжеты из газет. Мужчина убил свою невесту за то, что она оказалась развратницей. (Пауза.) А потом, когда сбежишь сюда, в эту свекловичную страну, где, насколько хватает глаз, не видно ни одного дома, снова мужики до поздней ночи травят в бараках всевозможные истории. Про Пьера де Стира, который упал из окна. Или про Миерло, который лягнул мастера. А Ягер все рассказывает про велогонку Тур-де-Франс в тридцать третьем году, когда Вьетто в спурте заставил его наехать на старуху. Но чаще всего рассказывают про умерших. Ты заметил, Кило, что любимая тема — это мертвецы, которых больше нет и они не могут причинить вреда, не могут уличить тебя во лжи, ибо находятся глубоко под землей. Какую же это историю я слышал совсем недавно? Ну да, про того парня, что упал в печь для обжига извести. Как бишь его звали, ты, наверно, знаешь, Малу? А, Малу?
Малу (жестко). Первый раз про это слышу.
Кило. Может, перекинемся в картишки? (Достает и приносит карты, лежавшие на одной из балок.)
Макс. С удовольствием.
Малу. А я не умею играть в карты.
Кило кладет колоду на место.
Макс (кричит). Жан-Мари — вот как его звали! Да, точно. У него еще было какое-то прозвище. Сейчас… Ах, да, Слюнявый! Потому что, ты помнишь, Малу, он вечно распускал слюни. По подбородку у него всегда текла слюна, и он вытирал ее рукавом, вот так (показывает), и рукав у него постоянно был мокрый. А если слюна все-таки капала ему на куртку, он получал пинок от отца. Папаша его тоже работал тут на заводе, этого мальчонку нельзя было оставлять без присмотра. Я как сейчас вижу их обоих возле свекломойки: отец сует Жану-Мари в рот кусок хлеба и дает запить вином. Верно я говорю, Малу?