Точно так же воспринимают ситуацию старшие — те, кому за пятьдесят — шестьдесят, кто лелеет воспоминания о временах до образования ФРГ и сидит у рычагов власти. Они в восторге от того, что «европейская политика вновь пришла в движение», они сияют от самоуверенности и глубокого удовлетворения, им дано наконец выпрыгнуть из тени будничной немецкой политики и уцепиться за подол плаща Истории, дабы завершить дело объединения.
А старцы, старцы-то как возликовали! Поколение полит- и культур- старцев военного и довоенного образца — от Стефана Гейма и Вилли Брандта до юного старца Аугштайна! Им словно вкололи допинг, и они сломя голову кинулись в водоворот событий! Складывается впечатление, что немецкая осень — их последняя весна, так лихорадочно они принимают во всем участие, во все вмешиваются, произносят речи, судят и рядят. Возбужденные, растроганные, разгневанные, мнящие, что голубая мечта достигнута, что наступила пора прекрасных надежд, они строчат наивно-дерзкие комментарии и ведут себя в общем-то отнюдь не по-стариковски.
В сущности, настоящие старцы — это мы, сорокалетние дети Федеративной Республики. Нас это землетрясение застало врасплох. Нас оно потрясло до глубины души. Дело не только в нашей исторически заданной ориентации, то есть не в том только дело, что мы не знали никакого иного порядка вещей. Есть еще одно обстоятельство: эти потрясения застали нас в самый неподходящий момент, поскольку мы находимся в том возрасте, когда человек склонен передохнуть, притормозить, оглядеться, оглянуться назад, подвести итоги и постепенно настроиться на вторую половину жизни. Повторяю, постепенно, спокойно, так сказать, вальяжно. Человека моего возраста больше всего утомляет шум и грохот и такое головокружительное ускорение событий, какое мы переживаем сейчас. Скажу больше: они обрушиваются на нас, как снежная лавина. А мы ведь думали, что все бури уже позади. А мы ведь только что разобрались, что к чему в этой жизни — как в политической, так и в частной. А нам ведь только что удалось, после многих заблуждений и срывов, худо-бедно смастерить более или менее стабильную картину мира, похожую на старый комод со множеством ящичков, куда мы рассовали, как кубики, тысячи камней преткновения нашего существования: морально-этические — сюда, политические — туда, вон там — метафизика, здесь — страхи и неврозы, тут — секс, семья, профессия, финансы и так далее. (Да, признаю, мы не слишком торопились взрослеть, мы могли себе это позволить, мы взрослели дольше, чем предшествующее и следующее за нами поколения, но мы все-таки с этим наконец справились.) И вот, когда нам уже казалось, что мы уловили смысл существования и поняли этот мир, что мы хотя бы в общих чертах знаем, куда бежать кролику, нас застает врасплох климакс в образе немецкого единства. Мы были готовы к нарушениям потенции, к удалению простаты, к вставной челюсти, к менопаузе, ко второму Чернобылю, к раку, к смерти, к черту-дьяволу, но только не к «Гер-ма-ни-я-е-ди-но-е-о-те-чест-во!» Не к этим политическим привидениям! Ведь мы давно засунули это допотопное старье в самый дальний угол нижнего ящика! И вот — бац! Он упал и развалился, наш маленький комод, а кругом валяются в беспорядке камни преткновения.
«Постойте! — говорим мы. — Погодите! — и изумленно протираем глаза. — Что здесь, собственно, происходит? Что будет дальше? Как это? Зачем это? А мы этого хотели?» Но не успели мы задать свои вопросы, как нам уже со всех сторон — справа и слева — стар и млад кричат в ответ: «Поезд ушел!» «Ах так, — бормочем мы, те, кто вовсе не собирался ехать этим поездом. — А нельзя ли остановить состав? Или хотя бы уточнить направление… или немного притормозить, а не лететь на всех парах?» «Нельзя, — говорят нам деятели и функционеры, говорят нам те, кто обретается на высоте исторического момента. — Теперь все катится само собой. События больше не определяются политиками, события сами себя определяют. Раз-два-три, «дарвинистически настроенная история» несется на всех парах: валютный союз — к 1 июля, присоединение земель ГДР согласно статье 23-й основного закона — осенью, общегерманские выборы — в декабре, перенос столицы в Берлин — готово, баста!»
Столица в Берлине, только этого не хватало! Нет нам никакой пощады. «Неужели так уж необходимо, — робко возражаем мы, — переносить столицу в Берлин? В Бонне тоже было очень даже недурно…» — «Отстаешь от жизни, дедуля! И этот поезд уже ушел!»
Страшно? Нет, не то слово. Тому, кто находится в шоке, не страшно. Я все еще не могу прийти в себя. Меня подташнивает, как пассажира, который сидит в мчащемся поезде, не знает маршрута, не знает места назначения и не уверен, что выдержат рельсы. Меня охватывает смутное беспокойство. Не тот старый страх, что Германии угрожает рецидив варварства и мании величия 30-х и 40-х годов. Но все же опасение, что в ее недрах могут таиться тяжелые социальные конфликты, много зависти и лютой обиды, а там дальше, не у нас, а на Востоке, где распадается советская империя, могут вызреть новые войны, в том числе гражданские.