Надьреви вынул из шкафа учебник римского права, чтобы просмотреть первые главы. Ведь завтра утром уже начнутся занятия. Надо освежить в памяти материал.
Сев за стол, он положил перед собой книгу. И не открыл ее. Сидел с закрытыми глазами. Хорошо бы уснуть. Или найти какого-нибудь собеседника. Красивую женщину. Неужели это невозможно? Ни здесь, ни где-нибудь еще? Какой-то заколдованный замок. Не мешало бы выйти в коридор и посмотреть, не летают ли там ведьмы. Тут не ощущается атмосфера старинных поместий. Только скука и сознание собственной беспомощности. Если бы накопились воспоминания о прошлом, приятно было бы окунуться в них. Помечтать о будущем, что, впрочем, не раз случалось.
Подойдя к окну, Надьреви притворил его. И другие окна притворил без всякой причины, лишь по привычке, потому что квартира на улице Хернад — на первом этаже и выходит во двор. Хорошо здесь, да не совсем. И в Пеште было бы неплохо при полном достатке, с тугим кошельком. Будь у него там хорошая просторная комната, где он жил бы один. Или мог бы снять для себя квартиру и ходить к матери лишь обедать и ужинать. Да к тому же раз в неделю проводить вечер в гостях. Место мужчины в большом мире… Случалось, что, прогуливаясь по улице под руку с девушкой, он опасался встречи с матерью… Надо вступить в большой мир, уехать в другой город и только деньги домой посылать. Разумеется, много денег. Жить в другом городе, не в провинции и не в заколдованном замке, где обитает чужая семья, которая после девяти вечера ложится спать. Неужели господа Берлогвари уже спят? Где их спальни? Поблизости друг от друга? Читают ли они сейчас? Андраш, наверно, нет. Отец его тоже. Книги сочиняют простые люди. Бедняки или «голодранцы», как сказал бы старый граф. Поэтому книги аристократов не интересуют. Если бы роман написал какой-нибудь Эстерхази, то, может быть, граф Берлогвари прочел бы его. А графиня, наверно, читает. Что же она читает? Очевидно, Марлитта или госпожу Беницки[23]. Графиня, однако, производит впечатление женщины доброй… Поскольку окна закрыты, тишина кажется еще глубже, такой глубокой, что, погрузившись в нее, боишься погибнуть. У тишины словно реальная глубина. В безмолвии слышно, как певуче гудит лампа и шипит иногда ее пламя. Пусть бы хоть мышка, — все-таки живое существо, — пробежала по комнате в поисках съестного. Кто-то бы разделил с ним его одиночество… В Пеште в это время он еще бродит по улицам или сидит в кафе «Япан», а то еще где-нибудь. Господин Сирт читает сейчас газеты и ест кекс. Мадемуазель Ирен уже спит. Сон у нее глубокий и легкий. Живое существо, но будто не человек, а растение. Красивый цветок… Хоть бы разыгралась гроза и зашумел ветер. Хлынул бы дождь; хлестал бы по карнизу и оконным стеклам, или маленький ветерок колыхал листья деревьев; он раскрыл бы тогда окно и не чувствовал бы так остро одиночества. Листва бы шелестела. А то он смотрит в закрытое окно, и сосны точно отлитые из чугуна. Хоть бы комар залетел, гудя, в комнату. Или мухи бы зажужжали. При свете лампы они и ночью порой летают. Да нет здесь ни комаров, ни мух. Какие белые стены, какая чистота! И клопа не найдешь. Есть кому усердно скрести и мыть. И в барском доме, наверно, есть свой Барнабаш Крофи. Не сама ли графиня? Вполне вероятно. Кто-то во всяком случае подгоняет лакеев, повара, садовников, егеря, прачек, горничных, судомоек, ночного сторожа, и все должны неустанно работать, чтобы создавать благосостояние, обеспечивать покой, отдых, развлечения, порядок и эту исключительную чистоту. Где-то прочел он однажды, что лишь благодаря рабскому труду появилось пышное убранство древних дворцов. Поразительно, если это правда. И обоюдоострое признание, — ведь, с одной стороны, это доказательство преступности тех, кто пользуется основными благами, и с другой стороны, — подтверждение незаменимости рабского труда. Впадаешь в искушение, не зная, что предпочесть: отмену рабского труда или получение сана императора, магараджи, хана, паши, титула графа, звания миллионера.
Пламя лампы поколебалось, видно, случайно, по ничтожной прихоти огромного мира.
Надьреви сидел уже в кресле и наслаждался покоем. Теперь почувствовал он то, что не замечал весь день: ботинок жал ему ногу. Ощущение боли подействовало почти успокоительно, так как ему захотелось наконец раздеться и лечь в кровать.
Но еще рано! Слишком рано. Если можно было бы уйти. Сбежать из усадьбы. «Убирайся отсюда, собака!» Сесть в поезд и укатить в Пешт… Но надо сидеть в Берлогваре. Необходимо лечь в постель, заснуть, завтра вовремя встать. Завтра начнутся занятия. Будет первый урок, за ним последует второй, третий, и так изо дня в день. Может быть, удастся уснуть. Напротив кровати окно, в парке светит луна, сверкают звезды, доносится чей-то странный голос, как будто насвистывает иволга. Ночью? Не может быть. Чей же это приятный, красивый голос?
На другой день Надьреви встал в восемь утра. Ференц принес ему в комнату большой таз с теплой водой для мытья ног. Учителю захотелось искупаться в нем целиком. Потом он побрился, позавтракал; ему подали то же, что накануне: кофе, масло, рогалик и фрукты. Он уже привык к такому завтраку. Еще за едой раскрыл учебник римского права. Институты римского права. Введение в историю права с использованием источников. Автор Тамаш Вечеи, 1898 год издания. Цена пять форинтов. Хотя и с налетом доктринерства, но труд добросовестный. Цена и дата выпуска стоят прямо на обложке. Надьреви пробежал несколько первых страниц. Потом прочел главу под названием «Предварительные сведения». Вскоре освежил в памяти все необходимое для первого урока. Он, правда, сомневался, удастся ли ему провести и первый урок.
Во избежание недоразумения Ференц напомнил учителю, что ему следует пройти в комнату графа Андраша, там состоятся занятия. В барском доме, на втором этаже. До десяти часов оставалось еще много времени, и Надьреви пошел пройтись. Разумеется, в парк. На лужайке, в густом кустарнике, он обнаружил скамью. Сел на нее. Но вскоре вскочил с места и принялся снова ходить, кружить по парку. Он чувствовал себя свежим, отдохнувшим, полным сил. Дошел до теплицы, за которой зеленел огород. Рыжеватый мужчина с козлиной бородкой давал указания двум девушкам, которые собирали в корзины овощи. Рыжий добродушно подгонял их, даже хлопал по заду, а они смеялись. Он говорил с иностранным акцентом, и над этим, наверно, потешались девушки.
— Дофольно, несите, фы мне надоель.
Учитель то и дело посматривал на часы и около десяти направился к дому. Ференц проводил его в комнату Андраша. Надьреви прихватил с собой учебник. Оглядевшись, сел и стал ждать. Лакей ушел, потом снова появился и доложил, что их сиятельство еще в постели, сейчас изволят завтракать и просят господина учителя подождать. Надьреви возмутился. Зачем отлынивать от занятий, прибегать к уверткам, это уж наглость. Сгоряча решил он отчитать Андраша за опоздание. Ведь если молча сносить все, то их отношения окончательно испортятся, бог знает какой номер еще выкинет с ним молодой граф. Но ему ничего не оставалось, как ждать. Он встал с места, осмотрел комнату. По-видимому, это кабинет, необычайно скромно меблированный. Посередине стоит огромный письменный стол, на нем бювар, чернильница, перья, карандаши, несколько безделушек, две-три фотографии в рамках, разные мелочи; на полу корзина для мусора. По обе стороны стола довольно неудобные плетеные стулья и такой же диван. Нет ни книжных шкафов, ни книг, за исключением тоненькой книжечки в черном переплете, скорей даже тетради, лежащей на письменном столе. Корзина для мусора пуста. А ведь эта комната, действительно, не что иное, как кабинет. По крайней мере, так обставлена. Для чего же, для каких занятий она предназначена? На стене висят два изящных рисунка со сценами из рыцарской жизни. Бронзовая статуэтка с деревянной подставкой изображает охотничью собаку. Даже газет нигде не видно. Среди прочих мелочей на письменном столе перочинный нож, ластик, наконечник для карандаша, пресс-папье, ручка с пером, маленькая плетка и два стилета в ножнах, один поменьше, другой побольше. «Хорошо еще, что нет меча, щита и копья, — подумал Надьреви, — и подковы, которую хранят на счастье».
Он взял книжечку в черном переплете. Открыл ее. Это была семейная хроника графов Берлогвари. Написана капелланом Ксавером Ковачем. Посвящена его сиятельству Йожефу Берлогвари, графу Дунакелезскому и Берлогварскому, с благодарностью и нижайшим почтением. Надьреви прочел первые строчки: «Истоки славного рода графа Берлогвари следует искать в далеком прошлом, относящемся еще ко временам князя Арпада». Какие подвиги и заслуги графов Берлогвари перед нацией увековечены в этой книжечке? «С нижайшим почтением». Учитель отложил ее подальше в сторону. Но потом подумал, рано делать выводы, кто ищет, тот найдет. Может быть, и не следует насмехаться над графами Берлогвари. Что сам он успел сделать для блага нации?.. Он подошел к открытому окну. Оттуда открывался иной, чем из флигеля, вид на парк, поскольку комната находилась на втором этаже и окна ее были высоко над землей. В просветах между деревьями и над кустами просматривалась даль; горизонт терялся в дымке тумана, где-то слышался гул молотилки, хорошо знакомый учителю звук, тревожный и отрывистый, который то замирал, то вновь оживал.
23