— Сегодня уже поздно.
— Разве? Тогда, например, во вторник.
— Хорошо, во вторник.
— Значит, вы обещаете. Хорошо, я подожду до вторника.
«Я подожду». Эти слова не понравились молодому графу.
— Что вы скажете о деревне? — заговорил он слегка в нос. — Или вы еще не видели ее? Не успели посмотреть?
— Нет.
Некоторое время они беседовали о деревне. О ее жителях, о местных условиях, о докторе, симпатичном человеке, который уже дважды спас Андрашу жизнь. Рассказ о том, как это произошло, какая опасность угрожала молодому графу, отложили до другого раза. В Берлогваре, — сообщил Андраш, — около пяти тысяч жителей. Католики и протестанты.
«Зачем такие сведения?» — размышлял Надьреви.
Андраш заявил, что местные жители славные венгры, и благосклонно прибавил:
— Люблю венгров: честный, добросовестный, трудолюбивый народ.
В устах столь благородного аристократа это было высоким признанием.
— Сейчас вернусь, — сказал он затем, встав с места, и ушел в другую комнату.
Надьреви думал о том, какие отношения складываются у него с Андрашем. И был недоволен собой. «Неправильно я веду себя, неправильно», — мелькнуло у него в голове. Господин Сирт, наверно, сумел бы вести себя иначе. Превосходство у Андраша врожденное и действует неотразимо. Такое превосходство над окружающими, если уж оно присуще человеку, действует, даже когда он спит. Превосходство в положении, со временем перешедшее в высокомерие. Взяв в руки оружие, человек начинает повелевать, разве может повелевать безродный нищий? Жандармы повелевают одним своим видом, присутствием. Пусть попробует приказать жандарму бродяга. Девять тысяч хольдов повелевают… К тому же молодой граф красив, костюм на нем дорогой и изящный, руки холеные, не то, что у него, Надьреви. Он посмотрел на руки свои, на ногти. Аристократы, миллионеры для того и существуют, чтобы плодить бедняков. Тряпье бедняка, боже милостивый! Бедняк жалок и несчастен, даже если чрезмерно заботится о своей одежде, и после починки, чистки, утюжки чувствует себя щеголем. Кирпичник, голь перекатная, рассказывал однажды, что несколько недель ходил в ботинках с рваными шнурками. Шнурки его, связанные узелками чуть ли не в двадцати местах, напоминали репей. И вот наконец он купил новые. Вдел их в башмаки, и ему ужасно захотелось пройтись по улице, покрасоваться. Конечно же, люди подумают: «Кто этот барин, у него такие красивые новенькие шнурки?..» Лицо молодого графа искажает порой нервный тик; говорит он запинаясь, подыскивает слова и произносит их холодно, нараспев, слегка в нос, — откровенно говоря, манерничает. Но как хорошо было бы все же полюбить его, как хорошо было бы, если бы он заслуживал любовь. И дружбу завязать с ним, вероятно, полезно. Дружбу? Вряд ли это возможно. Ну, хоть приятельские отношения. Читая недавно книжечку Ференца Пульски[24] о заговоре Мартиновича[25], выпуск дешевой библиотеки, Надьреви обратил внимание на то, что в те времена многие молодые люди, занимавшиеся умственным трудом, например, Хайноци, Сентмаряи и сам Мартинович, служили секретарями у аристократов. Да, у аристократов, и Пакулар обнадеживал его, что в Берлогваре он обеспечит себе будущее.
Вернулся Андраш. По тому, как он, подняв и растопырив пальцы, посмотрел на свою руку, видно было, что он почистил ногти.
— Двенадцатый час, — сказал он. — Сегодня уже при всем желании мы ничего бы не успели. Ну, а раз и желания нет… Мы можем немного пройтись, если вам угодно.
Спустившись по лестнице, они вышли из дома, затем направились к флигелю, в комнату учителя.
— Вы здесь всем довольны?
— Да, конечно.
— Этот Ференц — ленивая свинья. С ним надо построже.
Надьреви промолчал. Андраш, осматриваясь, прошелся по комнате, потом в нетерпении устремился к двери, потащив за собой учителя.
— Этому флигелю не меньше двухсот лет. Если не больше. У него такие толстые стены, что… наверно, в метр толщиной. Летом в нем прохладно; если и зимой вам доведется побывать в Берлогваре, то вы убедитесь, как тепло в доме; чтобы протопить его, достаточно нескольких поленьев. Прежде это был господский дом.
«Если и зимой вам доведется побывать в Берлогваре!» — У Надьреви разыгралось воображение.
— Новый дом стоит лет семьдесят. Строил его мой прадед. И попросторней мог бы построить, да ему не нужно было: его резиденция находилась в Ш.; в Берлогвар он заезжал ненадолго.
Когда они выходили из флигеля, Андраш остановился возле гири.
— Вы уже видели ее?
— Да.
— Поднять можете?
Прикинув, Надьреви гордо ответил:
— Разумеется.
— А одной рукой?
— Это я и имею в виду.
— Что ж, поглядим.
Сжав ручку железного шара, Надьреви поднял его правой рукой.
— Вот, пожалуйста! Сколько раз прикажете?
Он поднял гирю пять раз. Потом пришла очередь Андраша, который поднял ее девять раз. Чуть покраснел и, слегка отдуваясь, поставил ее на землю.
— Пять раз прекрасно, — с одобрением сказал он. — Глядя на вас, и не подумаешь. В вас скрытая сила. — И похлопал учителя по плечу.
Надьреви засмеялся, подумав, что ему, вероятно, опять устроили испытание.
Обед прошел гладко. Учитель сделал новое наблюдение: граф Берлогвари был деспотом в своей семье. Голубиная кротость, тихая речь графини объяснялись, вероятно, ее запуганностью. Андраш дрожал от страха в присутствии отца, как ученик перед строгим учителем. Никогда не возражал ему, о чем бы ни заходила речь: о вкусе вина, о том, что графу Тамашу следовало бы отобрать доверенность у своего адвоката или о том, что в этом году мух больше, чем в прошлом, — даже в столовую залетают. Андраш во всем соглашался с отцом, чаще молчал, видно, ожидая с нетерпением, когда кончится обед и короткое совместное пребывание в курительной. На вопросы он отвечал вяло, от растерянности запинался и с трудом подбирал слова. А граф Берлогвари был вежлив как с женой, так и с сыном; казалось, грубое слово не может слететь с его уст; но говорил он очень решительным тоном, точно начальник канцелярии со своими чиновниками, к которым относится по-отечески, но держит их в беспрекословном повиновении.
На первое к обеду был мясной бульон. Но что за бульон! Не такой, какой варит из плохой говядины мать Надьреви, и не теплая водичка, которой потчуют в пештских харчевнях. В бульоне плавали пельмени с мясом. На второе была говядина, нежная, очень вкусная. К ней подали огуречный соус, рис, поджаренную манку, брюссельскую капусту, по-английски приготовленный зеленый горошек и румяный картофель фри.
Надьреви выпил вина, повеселел и, набравшись храбрости, даже пустился в шутки. Когда графиня заметила, что картофель слегка пережарен, учитель отважился произнести целую тираду:
— Странная история с этим словом «картофель». Известно, что больше всего отличается написание слов от их произношения в английском языке. Англичане пишут Shakespeare, а говорят Шекспир. Но это пустяки. Мы пишем и в меню обычно стоит «картофель», а говорим «картошка». Тоже расхождение.
Графиня сказала, что барон В. упорно называет картофель «картуфлем». Предпочитает говорить «пантуфли», а не «пантофли». Тут разговор коснулся разных курьезов в произношении.
— Завтра к нам приедет один гость, граф Правонски, вы с ним познакомитесь, — с улыбкой обратился граф Берлогвари к учителю. — Он картавит. Да так замечательно, что вместо «эр» произносит иногда великолепное «вэ». К примеру, «ведкий» вместо «редкий». Да, ведкая пшеница, ведкий ячмень, ведкая вожь, то есть рожь.
— Один наш приказчик вместо «е» говорит «а», — подхватил Андраш. — Но не всегда, а только в некоторых случаях. Например, керосин, у него «каросин», а жеребенок «жерабенок». Он говорит «каросиновая лампа», «жерабенок захромал».
За говядиной последовали жареные куропатки, нашпигованные салом. Потом ореховый торт. Разные фрукты и даже свежий инжир.
В курительной просидели недолго. Граф Берлогвари и Андраш выкурили по сигарете; все выпили по маленькой чашечке кофе и разошлись.
Надьреви пошел к себе в комнату, прилег на диван. Ничего умней не мог он придумать. Да и слишком плотно пообедал, чтобы чем-нибудь заняться, хотя бы прочитать «Римское право».
Через час к нему явился Ференц.
— Его сиятельство молодой барин едут кататься в коляске и вас приглашают, господин учитель.
На дворе стоял фаэтон, рядом с ним длинноусый кучер Янош. Экипаж был запряжен парой вороных лошадей. На козлах, держа в руках вожжи, сидел Андраш.
— Я проедусь немного по полям. Садитесь рядом со мной.
Надьреви сел возле Андраша, лошади тронулись, кучер остался дома. Коляска свернула на хорошую мощеную дорогу, идущую через парк к деревне. Молодой граф молча погонял лошадей; его то и дело почтительно приветствовали крестьяне. Деревню пересекала единственная улица, от которой отходили узкие улочки, верней, закоулки.
— Вот пастор. — Андраш указал на довольно молодого мужчину с бритой физиономией, в очках.
На этот раз о деревне он ничего не сказал.
В поле молодой граф подхлестнул лошадей. Они понеслись вскачь, увлекая за собой фаэтон. Дорога стала уже плохой, коляска так и подскакивала на ухабах. Удивительно, что ось и колеса оставались целы. Иногда молодые люди, высоко подпрыгнув при сильной тряске, всей тяжестью тела снова падали на козлы. Потом Андраш осадил лошадей. Отдуваясь, дрожа, пошли они шагом. Учитель и молодой граф настороженно следили друг за другом, словно намереваясь помериться силами. Андраш опять подстегнул лошадей. Они свернули с дороги, перескочив через ров, помчались по полям через жнивье, пашни, перелоги. Иногда, наехав на кочку, коляска сильно накренялась: колеса у нее с одной стороны оказывались на бугре, а с другой — в яме. Андраш все сильней погонял лошадей. Глядя вперед, он крепко стискивал вожжи; ни за что на свете не проронил бы ни слова, — даже губы сжал, и был бледней, чем обычно.
25