Надьреви понимал, что это всего лишь шутка, снова небольшое испытание. Пакулар не рассказывал о бешеной гонке в фаэтоне. А наверно, и ему пришлось в ней участвовать. Молодой граф проводил гонку, как искусный артист. Надьреви сидел молча и изо всех сил старался удержаться на козлах. Он верил, что беда не случится. Надеялся в нужный момент безошибочно почувствовать опасность и даже выпрыгнуть из коляски. Полагался на свою ловкость.
Долго продолжался этот бешеный бег по полям. Лошади были уже в мыле. Потом коляска снова свернула на дорогу, которая вскоре разветвилась на два пути. Один из них вел к видневшемуся вдали хутору. Туда и направились. Новая дорога, обрамленная канавой, была узкой. Некоторое время ехали шагом, давая отдых лошадям. До сих пор молодые люди не обменялись ни словом. Андраш снова подхлестнул лошадей. Фаэтон понесся с необыкновенной быстротой, а потом прижался к обочине так, что левые колеса, с той стороны, где сидел Надьреви, вертелись в канаве, а правые — на дорожном полотне. Коляска ехала, накренившись, однако не опрокидывалась. Так мчалась она довольно долго, слышно было лишь цоканье копыт, быстрое дыхание коней и скрип колес, — оба молодых человека упорно молчали.
Вдруг Андраш осадил лошадей и, повернувшись к учителю, крикнул:
— Вам не страшно?
— Нет.
— Почему?
— Если мы перевернемся и я сломаю себе шею, то ведь и вы тоже сломаете себе шею, — с полным спокойствием ответил слегка разозленный Надьреви.
— Тьфу ты! — вырвалось у изумленного Андраша, и он засмеялся.
Видимо, он был доволен полученным ответом, а учитель — собой. В эту минуту Надьреви считал, что нашел подход к молодому графу.
Немного погодя коляска выехала на середину дороги, медленно покатила к хутору. Андраш закурил, попробовал насильно всунуть сигарету в рот учителю.
— Не надо, спасибо, — Надьреви вскинул голову, — вы же знаете, я не курю.
— Закурите сейчас.
— Нет, нет.
— Ради моего удовольствия.
— Неужели это доставит вам удовольствие? — слегка сдался учитель.
— Так мне хочется. Я отучу вас от вредной привычки не курить. Вы сонная тетеря. Почему вы не курите, когда кругом все курят? Из бережливости?
— Возможно. Курение стоит немало денег.
— В Пеште, но не в Берлогваре. После обеда и ужина у нас сигареты на столе, курите сколько душе угодно. И про запас можно из той же коробки стянуть несколько штук.
— Не понимаю. Я — стянуть?
— Не вы. Вам это не к лицу. Но я всегда могу стащить столько, сколько вам нужно на день.
Надьреви позволил сунуть ему в рот сигарету и зажечь ее. На ходу это оказалось делом нелегким, ветром то и дело задувало горящую спичку. Наконец сигарета зажглась. Оба они некоторое время курили молча. Вдруг Андраш спросил ни с того ни с сего:
— Ваша мать вдова, верно?
— Да, — ответил Надьреви и долго потом гадал, откуда это известно молодому графу, ведь до сих пор о его личной жизни не заходила речь.
Они подъехали к Топусте, ближайшему к усадьбе, то есть соседнему с Берлогваром хутору. Приказчиком там был Барнабаш Крофи. В тот день много хлопот и забот выпало на его долю. Рано утром набросился он на батрака, накричал на старика Варгу, который мог работать уже только вполсилы. Когда пригнали на водопой стадо, вода в корытах оказалась грязной, застоявшейся. Это было упущение Варги, хуторского сторожа. Крофи отругал старика на чем свет стоит и, чтобы сильней унизить, обозвал его «старым хрычом» и «старым чурбаном». Потом поехал верхом в дальние поля Белапусты и Топусты, где должна была идти молотьба. Но остановилась молотилка, потому что порвался приводной ремень. Из-за этого почти целый час никто не работал. Крофи накинулся на отвечавшего за машину механика, которому следовало заметить неисправность, прежде чем приступить к молотьбе. Механик себя в обиду не дал и надерзил вдобавок: он, мол, не батрак, ему приказчик не смеет указывать. На грубость грубостью ответил механик, а Крофи, спасая свой авторитет, вынужден был пойти на попятный, — тем паче что молотильщики, окружившие их от нечего делать, улыбались насмешливо. Приказчик заметил также, что парнишка, сын Варги, приставленный к молотилке помогать, с усмешкой ткнул в бок своего дружка. Ну, что же, за это всыплет он как следует и парнишке, и его отцу. Оттуда Крофи направился в поле, где паровым плугом распахивали залежь. Он сделал большой крюк, завернув в густые заросли акаций. Уже минул полдень, приказчик еще не обедал и был голодный как волк. По лесной дороге он добрался до опушки, недалеко от которой стоял хутор, и вдруг увидел, что в чаще копошится кто-то. Тут же понял он, что происходит. Крадут хворост. Крофи осадил лошадь, слегка потрепал ее по холке, чтобы понятливое животное не заржало. Потом тихонько подъехал к человеку, собиравшему хворост. Это был какой-то незнакомый молодой цыган. Повернувшись к Крофи спиной, он усердно обламывал ветки с больных, засыхающих деревьев; в нескольких шагах от него уже лежала небольшая охапка сушняка. Некоторое время приказчик мрачно наблюдал за парнем, наконец крикнул ему:
— Что ты здесь делаешь, приятель?
Начал кротко, с твердым намерением продолжать иначе. Не шуточное ведь дело — поймать на месте преступления такого отпетого вора.
Цыган, вздрогнув, выпрямился и тотчас обернулся. Он бросил хворост, который держал в руке, и собирался было ответить на дружелюбный вопрос. Но, увидев перед собой приказчика, решил бежать, скрыться в густой чаще, куда на лошади не проберешься. Крофи, однако, выхватил револьвер и наставил на цыгана.
— Я спрашиваю, что ты здесь делаешь, — чуть менее дружелюбно повторил он вопрос.
— Мелкий хворост собираю, сударь.
У цыгана, смазливого парня, в глазах промелькнул страх, но он попытался улыбнуться одним ртом.
— Чей? — прогремел новый вопрос.
— Ничейный, сударь, так просто на земле валяется.
— На чьей земле?
— И не знаю, сударь. Кому он нужен, мелкий-то хворост, все одно, сгнил бы тут.
— Короче, ты воровал.
— Не воровал я, сударь. Не нужен он никому.
— Как зовут тебя?
— Шуньо.
— Как?
— Шуньо.
— Полное имя скажи.
— Шуньо.
— Значит, не желаешь называть свое имя.
— Не воровал я, вот вам крест, тут весь хворост, я не взял ни ветки.
— Не взял, но хотел взять. Ну, погоди ж! Иди вперед!
Цыган не двигался с места. Не отводя от него револьвера, Крофи подъехал поближе.
— Ступай, раз я говорю, иначе пущу тебе пулю в лоб.
Шуньо рванулся, точно готовый броситься на приказчика. Но тут же остановился, даже назад попятился. Крофи растерянно озирался, не решаясь выстрелить. Как докажешь, что цыган первым напал на него? Хоть бы свидетеля сюда, служащего какого-нибудь из имения. Он ждал, все также оторопело озираясь.
— Ты пойдешь или нет?
— Отпустите, пожалуйста, сударь, заклинаю вас. Да благословит вас бог.
— Отпустить тебя?
Глаза у цыгана засверкали. В вопросе послышалась надежда на освобождение, может, смягчится этот добрый господин?
— Ну, пожалуйста. Да благословит вас господь бог, сударь, — еще смиренней взмолился парень. — Дома нет ни полешка дров.
— Не топите же вы летом печку?
— Чего-нибудь надо сварить нам, хоть супа немного.
— А ты сказал, что и не собирался хворост уносить.
— Смилуйтесь, сударь, заклинаю вас.
— На хуторе потолкуем. Если не соврал, получишь дрова. Не сырой никудышный валежник, а сухие хорошие дрова. Сможете суп варить. Ступай! Иди вперед!
Шуньо по-прежнему стоял, вздрагивая всем телом. У него, видно, мелькнула мысль удрать.
— А ну, цыган! Не заставляй долго просить, иначе…
Тут в отдалении, на опушке леса, Крофи заметил лесничего.
— Эй, ты! Слышишь? Лесничий!
Тот обернулся на голос. Увидел приказчика верхом на лошади и рядом какого-то человека. Поспешил к ним.
— А ну, быстрее сюда, не то я тебя…
Лесничий помчался со всех ног.
— Отпустите, пожалуйста, сударь, да благословит вас господь бог! Ничегошеньки я не сделал. Отработаю я… расплачусь. Вот хворост, не брал я его, сударь.
Подбежав к ним, лесничий остановился и выжидающе посмотрел на приказчика.
— Свяжи этого цыгана.
— Веревка… — Лесничий порылся у себя в карманах. — Вряд ли у меня найдется веревка.
— Черт бы тебя побрал! Поищи хорошенько.
— Нет у меня, господин приказчик.