— Дьявол этакий! — сердито отмахнулся Надьреви от комара, который упорно кружил перед его носом, насвистывая свою смелую песенку.
Снова сел он за стол.
«Но оставим случай с цыганом и вспомним прекрасный совет, или как мне его назвать? «Держи ухо востро, пошире раскрой глаза». А пока что, с усмешкой или без усмешки, читай письмо дальше. Так вот, с настоящим, тебе под стать джентльменом я познакомился позже, когда мы после прогулки вернулись в усадьбу. Это граф Эндре Правонски. Тщедушный аристократ, верней, «аг’истокват», в спортивном костюме, с китайскими усами, моноклем, который ты лишь собираешься носить; сутулый, грудь впалая, лицо бледное, брюнет, волосы падают на глаза, — словом, такая вот у него внешность. Этот господин, пардон, этот джентльмен, сейчас гостит в усадьбе, сегодня приехал и, по-видимому, еще несколько дней будет осчастливливать всех, но только не меня своим присутствием, — так вот этот джентльмен говорит, что он… — но погоди, чтобы изложить все вразумительно, я предупрежу тебя заранее, что речь пойдет о случайном ранении егеря, — итак, он, граф Правонски, заявил, что мог бы, не моргнув глазом, преспокойно застрелить человека, ему это нипочем. Под словом «человек» надо понимать, конечно, какого-нибудь доезжачего, батрака, крестьянина, рабочего, бродягу, бедняка. Ну, что ты скажешь на это? Я хотел лишь спросить: что ты на это скажешь? Настоящий джентльмен, да? И я заявление его спокойно, верней, совсем неспокойно, выслушал; не схватил пепельницу и не запустил ему в голову. Значит, как явствует из моего благородного поведения, я тоже чуть-чуть джентльмен. Возможно, благодаря твоему воспитанию, частым советам и наставлениям. Хочешь не хочешь, но люди-то ведь всю жизнь учатся, особенно, пока молоды.
Вот что намеревался я тебе сообщить. Расскажи Роне, Гергею и остальным ребятам о моих приключениях, наблюдениях, опасениях и негодовании; побеседуйте обо мне в кафе, за чашечкой кофе, плохого и некрепкого в сравнении с тем, что я теперь попиваю, но привольно, без оглядки, с фанфаронством и хохотом, счастливчики вы этакие. Передай привет ребятам. Хорошо бы, кто-нибудь из вас очутился сейчас здесь. Ведь я в Берлогваре действительно одинок. Кроме Андраша, никого нет со мной рядом. Андраш же не в счет. О лакее Ференце и говорить нечего. Но раз уж я о нем вспомнил, то все же скажу. Отвратительная рожа. По положению своему, как я разумею, он ближе всего мне — не качай сокрушенно головой, — но к нему не подступишься. Господский лакей. Бесчувственный, каменный. На вопросы мои отвечает точно, как положено лакею. Сближение, дружбу холодно отвергает. Человеческого слова, улыбки от него не дождешься. Он самый главный барин в доме, по крайней мере, ведет себя так. Джентльмен, даже тебе даст сто очков вперед… Еще раз кланяюсь ребятам, погодя напишу им тоже и, возможно, порадую тебя посланием повеселей. А теперь кончаю письмо; слава богу, я здоров, подобных благ и тебе желаю; до свидания, тебя обнимает твой друг
Пиши».
Встав из-за стола, Надьреви опять прошелся по комнате. Выглянул в окно. На юге, высоко в небе, увидел яркую звезду, превосходящую по величине все прочие. Какая это звезда? Стыдно, надо бы знать хотя бы самые крупные ночные светила. Венера, нет Венеру венгры называют вечерне-утренней звездой, очевидно, потому что она видна вечером на западном и утром на восточном небосводе. Не может быть, исключается, чтобы в это время, около одиннадцати вечера она стояла высоко в небе. Значит, яркая звезда не Венера. Впрочем, так ли это? И какая тогда? Нелепо все-таки, что из множества звезд и созвездий люди знают обычно только Млечный Путь, Луну и Медведицу. Не знают светил, не знают как следует растений, насекомых, горные породы, — ни о чем не имеют представления. В лучшем случае знают, кто был Юлий Цезарь и Лайош Кошут[33]; как выглядят слон и бегемот, дуб и акация и кто написал «Призыв»[34] и «Кориолана»[35]. Многому надо учиться! А он не привез с собой книг. Может быть, взять в усадьбе? Но здесь вообще нет книг. Если найдется, то семейный архив, Готский альманах, какой-нибудь календарь и железнодорожное расписание. Даже книги по сельскому хозяйству есть, наверно, только у Чиллага, возможно, у Крофи и прочих приказчиков… Опять этот Крофи. И граф Правонски.
Учитель сел за стол, чтобы написать матери. Написал несколько строк, которые уместились бы и на почтовой открытке, но он хотел вложить письмо в конверт. Чтобы не прочли чужие глаза.
«Дорогая мама!»
Я живу в Берлогваре, у меня все в порядке, новостей никаких нет. Если дома найдутся еще мои носки, заштопайте их и пришлите сюда. Грязное белье я решил отправлять вам, а вы будете присылать мне чистое. Не хочу отдавать здесь в стирку свое жалкое тряпье. Мой адрес: Берлогвар, усадьба графа Берлогвари. Скопируйте точно. Если будете писать мне, то пишите письма, а не открытки. На конверте не пишите ни «уважаемому» ни «многоуважаемому», ни «его превосходительству», а просто мое имя и занятие: господину Иштвану Надьреви, студенту юридического факультета.
Целую вас.
Сочинение двух писем взбодрило Надьреви. Волнение его немного улеглось, но спать совсем не хотелось. Будь он в Пеште, он ушел бы из дому даже среди ночи; впрочем, немыслимо, чтобы в такую рань он был дома. Бродил бы сейчас по улицам, посидел в кафе, снова побродил, — и так, наверно, до самой зари. Но здесь, в Берлогваре, он пленник. Даже в парке не погуляешь. Вполне возможно, что собаки стерегут дом в ночное время. И потом сторож.: «Убирайся отсюда, собака!» Чего доброго, набросится на него, приняв за грабителя. А завтра доложит, что господин учитель разгуливает по ночам возле барского дома.
Надьреви принялся читать «Римское право». Что еще оставалось делать? Лишь спустя некоторое время его стало клонить ко сну. Когда глаза устали, он отложил книгу и, задув лампу, погрузился в мечты, а потом в дремоту. Разыгравшееся воображение породило сновидения. Его и во сне преследовал граф Правонски; Андраш, — чудеса да и только, — схватив графа Правонски за ноги и перевернув вниз головой, бил его затылком об пол.
На другой день рано утром в усадьбу прибыл еще один гость.
Тоже родственник хозяев, как узнал учитель у Ференца. Граф Каранди, двоюродный брат графини. Он приехал в экипаже из своего поместья, расположенного не очень далеко от Берлогвара. И привез с собой лакея Тамаша, которого называл Томи. Тамаш производил впечатление неглупого парня. Пока граф Каранди занимался у себя в комнате своим туалетом, Надьреви познакомился с его лакеем. Тамаш оказался не таким молчаливым, как Ференц, — не приходилось вытягивать из него клещами слова, он сам был не прочь поговорить. Впрочем, Надьреви расспрашивал его. Кто такой граф Каранди, большое ли у него поместье, как он живет, каковы его привычки? Учителя охватила страсть исследователя; люди, среди которых он очутился, представлялись ему небезынтересными. Лакей охотно просвещал Надьреви. Наслаждался его изумлением. Тамаш окончил гимназию и мог легко представить себя на месте учителя; знал, в какое удивление способны повергнуть бедного студента причуды богатых аристократов. Как бы читая лекцию, он сообщил, что граф Каранди — пятидесятилетний холостяк, у него пятеро незаконнорожденных детей от трех женщин. О детях и их матерях граф очень заботится. Строгий, но хороший человек. Владеет шестью тысячами хольдов превосходной земли, приносящей большие доходы; долгов у него нет. Живет то в своем поместье, то в Будапеште. В столице — в собственном небольшом особняке. Очень скучает в Пеште, подолгу спит или развлекается с женщинами. А как только возвращается в свое поместье — прибытие его выдают поднятые на окнах жалюзи, — привратник, стоящий у входа, и суетящийся лакей, то есть Тамаш, — возле дома сразу появляются женщины. Вполне порядочные дамы и еще более порядочные барышни. Звонят в дверь, желая попасть к графу Каранди. Он, Тамаш, должен вежливо выпроводить их и впустить только ту, которую граф склонен принять. «Их сиятельство еще не приехали, они в Пеште», «их сиятельству нездоровится», «их сиятельство еще спят». К таким уловкам приходится прибегать, отбиваясь от посетительниц. Иной раз следует доложить графу, что некая дама хочет поговорить с ним. Кто она, можно определить по ее внешности, поведению и некоторым другим признакам. Тогда Тамашу остается описать графу эту женщину. Ведь она ни за что на свете не назовет свою фамилию. В лучшем случае — имя. Потом граф просит передать ей что-нибудь. Порой лишь: «Сожалею, но сегодня принять не могу». Но чаще всего ничего не велит передать, а попросив у Тамаша конверт, кладет туда пятьдесят или сто крон, иногда только двадцать и посылает даме деньги. Та, поспешно засунув конверт в сумочку, тотчас же уходит.
Лекция прервалась, так как Тамаш пошел к графу Каранди, чтобы помочь ему одеться, верней, переодеться. Через полчаса он снова появился в коридоре флигеля и стал поджидать учителя. Они встретились как бы случайно.
33
34