Внимательно выслушав его, пастор кивнул, словно одобряя вопрос, и ответил:
— Вредит всем хорошим людям, независимо от их вероисповедания. Но я хочу в первую очередь служить примером для своих прихожан, ибо их взгляды обращены ко мне. Другим до меня нет дела. Только вызывая к себе недовольство, привлекал бы я их внимание. Поэтому я вынужден сказать, что об иноверцах должен заботиться их священник.
— Да, — согласился Надьреви, не зная, к чему придраться в словах пастора.
«Ничего, я еще проэкзаменую его», — подумал он. Тут из дома вышла пасторша, догадавшись, как видно, что пришли гости и кто один из них. С заблестевшими от радости глазами протянула она руку молодому графу и сказала:
— Добрый день.
— Добрый день, — поднявшись с места и вежливо улыбаясь, поздоровался с ней Андраш.
Надьреви и Кеменеш тоже встали. Пасторша подала руку и учителю, которого ей представил муж, но настолько была занята Андрашем, что другого гостя даже взглядом не удостоила.
— Целую ручку, — проговорил Надьреви.
И отметил про себя, что Андраш сказал ей всего лишь «Добрый день». Он понял, что аристократу не пристало столь учтиво приветствовать деревенскую пасторшу. Но, очевидно, молодой граф нисколько ее не обидел.
— Садитесь, — предложила им хозяйка. — Не стойте навытяжку, как солдаты.
Мужчины сели на прежние места, пасторша продолжала стоять. Словно хотела еще немного покрасоваться. Она была хорошенькая, очень стройная, совсем молодая, так и цвела свежестью. По тому, как Андраш смотрел на нее, видно было, что она ему нравится. Поэтому, наверно, и привел он учителя в дом священника.
— Я не угощаю вас чаем, знаю, что вы откажетесь, — обратилась пасторша к молодому графу.
— От чая — да.
— Только ли от чая?
Андраш засмеялся. Пастор слегка смутился, сочтя поведение жены развязным. Он уже повернул голову, чтобы бросить на нее взгляд, но передумал.
— Когда вы были последний раз в Пеште? — спросила пасторша.
— Больше месяца назад, — ответил Андраш.
— Что нового там? Как после пештской жизни терпите вы этот сонный Берлогвар?
— Легко. Живу как затворник.
— И долго собираетесь так жить? — Андраш засмеялся, ничего не ответил. — А что говорят об этом столичные красотки?
— Столичные красотки? Это их, должно быть, не интересует.
— Ну, ну! Не верю. А маленькая балеринка из оперы? Я о ней знаю. — Она подсела к Андрашу. — Скажите, как вы здесь убиваете время? У меня вот дела: я веду хозяйство, слежу за садом, иногда Яношу помогаю, переписываю кое-что, а теперь еще учусь на машинке печатать, даже огород полю и все-таки умираю от скуки.
— Скучает тот, кто этого заслуживает, — вмешался в разговор пастор. — Разумные и здоровые люди никогда не скучают.
Надьреви смущенно молчал, чувствуя себя здесь лишним. Пасторша, посидев немного, встала вдруг с места.
— Пойдемте в сад, — пригласила она Андраша, — я покажу вам своих детей.
— Позови их сюда, — предложил пастор.
Но молодой граф уже приготовился идти.
— Знаешь, какие они непослушные. Разве их дозовешься, ведь Янчи сидит сейчас на верхушке сливового дерева.
— Пойдемте посмотрим на Янчи и Юлишку, — выручил пасторшу Андраш, и они вышли в сад.
Кеменеш проводил их взглядом, потом совершенно спокойно повернулся опять к учителю. Они смотрели друг другу в глаза, и, прежде чем Надьреви успел что-нибудь сказать, пастор начал его допрашивать.
— Верите вы в бога? — напрямик спросил он.
Не оскорбленный таким допросом, Надьреви лишь удивился.
— Трудный вопрос, — уклонился он от прямого ответа.
— Нет, легкий. Только ответить на него, пожалуй, трудно. Необязательно отвечать.
— Однако я отвечу. Я скептик. Не атеист, а всего лишь скептик. Можно даже сказать, я верующий, но вера моя несовершенна.
Пастор молчал, сохраняя полное спокойствие. Не выдержав долго, Надьреви первый прервал молчание:
— Видите ли, я вообще склонен сомневаться. С сомнением отношусь к верующим и атеистам. Хочу твердо знать. Знать так же несомненно, как знаю, что нахожусь сейчас в Берлогваре у пастора Яноша Кеменеша. Я не верю, а знаю, что я здесь. И знаю, что усомниться в этом невозможно.
— Словом, вы стремитесь к полной определенности.
— Конечно. А вот ее-то и нет. Но повторяю, я с сомнением отношусь и к атеистам, считаю, что они тоже скептики. Думаю, и верующие жаждут обрести большую определенность.
— Мне нравятся ваши слова. Вы не высокомерны и явно искренни. А это уже много!
— Я полон сомнения, колебаний, в таком состоянии легко быть искренним. Если бы я принадлежал к числу верующих или атеистов, мое положение было бы даже трудней. Пришлось бы отстаивать определенные взгляды.
— Значит, по-вашему, верующий не может быть до конца искренним?
— Если он не выражает никаких сомнений, если насилует себя, то едва ли.
— Интересно. Видно, искушения вечны… Вы молитесь обычно?
Надьреви раздумывал, стоит ли ему отвечать. Первым его побуждением было сказать, что он не ответит на этот вопрос. Но потом он раздумал.
— Да. Вечером читаю «Отче наш». Два и даже три раза.
— Это своего рода страховка, а вдруг…
— Вольно вам насмешничать. Признаюсь, что и таких соображений не лишен я.
— Правильно делаете, что признаетесь. Мне хотелось бы, чтобы вы хоть на шаг продвинулись вперед. Но я еще не спросил, какой вы веры.
— Я евангелист. Так меня крестили. Но от религиозных догматов далек. Пока только о вере в бога можем мы говорить.
— Тяжелое душевное состояние у того, кто останавливается на полпути.
— По-моему, никто не стоит на том или другом конце пути.
— Сомневайтесь свободно. Совершенно смело.
— Ну, я и впредь скорей робко буду сомневаться.
— Вы презираете меня как набожного священника. Или завидуете мне как верующему человеку. Не так ли?
— Я вас не презираю, потому что рассуждаете вы разумно. И не завидую вам. Но склонен завидовать. Если вера на самом деле придает вам силы и вы не страшитесь жизни, смерти, болезни, страдания, то я вам завидую. Если вы сильней меня перед лицом жизни, опасности, смерти.
— Я верю, что религия придает силы в жизни.
— Вы знаете или верите?
— Верю, — после некоторого колебания ответил пастор.
— Этого мало!
И, как ни странно, Кеменеш сказал теперь без всякой насмешки:
— Значит, если бы вы твердо знали, что вера приносит счастье, что верующий человек счастливей неверующего, словом, что религия полезна, то вы стремились бы уверовать в бога?
— Безусловно… Примерно так обстоит дело.
— Мне кажется, я сумел бы наставить вас на путь истинный.
— Попробуйте. А теперь я спрошу вас кое о чем. Вы, конечно, молитесь…
— Разумеется. Но я жду вопроса.
— Какую молитву вы читаете?
— «Отче наш». Это самая совершенная молитва. В ней выражаются благодарность, мольба и восхваление. Кроме того, я читаю импровизированную молитву без канонического текста.
— Что это такое?
— Тоже восхваление и мольба.
— Почему мольба? О чем вы просите бога? Я спрашиваю вас не без умысла. Хочу подвести к одному трудному вопросу, на который сам не могу ответить.
— Задайте вопрос.
— Нет, нет. Сначала скажите, о чем вы просите бога?
— Ниспослать мне силу, здоровье, чтобы я трудился во славу ему и на благо людям. — Надьреви, пока еще не удовлетворенный ответом, выжидательно смотрел на пастора. — Да, я прошу бога, чтобы он оградил меня, мою жену и детей от зла и оберег от болезней, бедствий и страха.
— Спасибо, довольно. Итак, вы просите, чтобы бог оградил вас, вашу жену и детей…
— Понимаю. Но я молюсь и за ближних.
— Как вы молитесь?
— То же самое прошу и для них у бога.
— Для всех людей? И плохих тоже? И злых тоже?
— Нет. Я говорю: «И помоги всем хорошим людям».
— Что будет тогда с несчастными злодеями? С убийцами, варварами, мучителями?
— Они осуждены на вечные муки.
— На земле далеко не всегда. Но если они и осуждены на вечные муки, то справедливо ли наказание? Сами ли они виноваты в том, что злые силы владеют их душами? Не рабы ли они, жалкие рабы родившихся вместе с ними инстинктов или злых сил, разбуженных в них другими людьми?
— Вы правы. Отныне я буду молиться и за злодеев.
— Вот как! Молиться за злодеев?! За Яноша Румпфа Непомука? Чтобы бог дал ему силы и здоровье для совершения еще более зверских убийств?
— Я буду молиться так: «Избавь, боже, их от бремени зол. Укажи им путь к добру».
— Что ж, поздравляю. Очень разумно поступите.
— Мне легко, — улыбнулся пастор, — потому что в душе моей нет злобы. Всюду и везде говорят, что я хороший человек. Я этого, правда, всерьез не принимаю, но что непрерывно стремлюсь к добру, — это верно. Однако… — Тут он с некоторым беспокойством посмотрел на дверь. — Пойдемте в сад.
— А то мухи на террасе очень назойливые, — засмеялся Надьреви.
— Да, — подтвердил пастор.
— Хотя мухи тоже твари божьи.
— Бесспорно. Но, видно, божье повеление истреблять мух.
— Только ли мух? Боюсь истребления. Даже если начнем с мух. Мухи-то разные бывают.