— Я не пью его, — возразил Андраш.
— Почему? Если пить его в мег’у и потом не спотыкаться, то спотыкач самый благоводный напиток.
— У меня от него жжение в желудке. Не выношу его.
— А я пью. Как извозчик.
— Ну, что же заказать? — нетерпеливо спросил Андраш.
Остановились на портвейне. За ним пришлось идти в погреб. Пока ходили за портвейном, актер успел спеть несколько куплетов. Его сменила комедиантка, пухлая женщина в сапожках и гусарском мундире. Ее успех превзошел успех актера. Она дважды исполнила песенку:
На этом кончилось затянувшееся надолго представление; Андраш со своими спутниками явились к его концу. Еще во время выступлений актеры по одному стали подходить к столику почетных гостей. Сначала появился комедиант и, остановившись перед господами, приветствовал их длинной учтивой речью; Андраш предложил ему сесть. Затем пришла актриса, которая еще раньше бросала на него издали томные взгляды. Вскоре собралось шесть актеров. Андраш разговаривал с ними любезно, хотя чуть насмешливо. Особенно с женщинами.
— Что вы будете пить, дамы и господа? — спросил он.
Они пожелали пива.
— Я бы сначала поела чего-нибудь, — бесцеремонно призналась одна из актрис.
Потом все они ели, пили. И чокались пивными кружками. Андраш, граф Правонски и Надьреви пили портвейн. Женщины подсели поближе к мужчинам, верней, к Андрашу и графу Правонски, на учителя они не обращали внимания. Они быстро поняли, что он на пристяжке в этой компании и в счет не идет — ветер свистит у него в карманах.
Народ постепенно стал расходиться. Вскоре трактир опустел, кроме Андраша и его спутников, осталось всего пять-шесть посетителей. За одним из столиков Надьреви увидел знакомое лицо. Он узнал своего попутчика, коммивояжера Крауса, с которым на прошлой неделе ехал в одном купе в Берлогвар. Краус, видно, давно уже ловил взгляд учителя. Теперь, когда взгляды их встретились, они радостно приветствовали друг друга, и коммивояжер, встав с места, поспешил к Надьреви. Пока учитель медленно поднимался со стула, Краус подошел к его столику.
— Как вы сюда попали? Как поживаете? — поздоровавшись за руку, спросил коммивояжер; потом по собственному почину представился: — Моя фамилия Краус, — и протянул руку сидевшему поблизости Андрашу.
Вскинув голову, тот высокомерно посмотрел на него и, не пожав протянутой руки, спросил:
— Как?
Смущенный Краус, запинаясь, повторил свое имя.
— Не понимаю! — обрезал его Андраш.
— Енё Краус, — набравшись смелости, громко произнес коммивояжер.
— Енё Краус, — процедил Андраш. — Видите, вы же умеете говорить членораздельно.
Назойливый коммивояжер был окончательно уничтожен.
— Я хотел только поздороваться, рад вас видеть, — в полном замешательстве, растерянно глядя на учителя, пролепетал он и поспешно ретировался.
Надьреви чувствовал себя крайне смущенным. Крауса, правда, никто не приглашал, он сам навязался, но все-таки нехорошо так поступать с его знакомым. Зачем унижать человека? Приуныв, он замолчал и перестал пить вино. Однако и он, и Андраш, и граф Правонски выпили уже немало и захмелели. Андраш говорил свысока, противным гнусавым голосом и злобно насмехался над всеми, — так проявлялось его опьянение. А граф Правонски утихомирился и глупо хихикал. Надьреви впал в меланхолию. Актеры постепенно становились чересчур развязными. Граф Правонски отвечал на все их шутки. Андраш еще сохранял неприступность.
— Какой вы кислый! — сказала учителю одна из артисток.
— Скажи лучше, кислятина, — поправила ее другая.
— Да, кислятина. Прокисшее вино.
Надьреви решил уйти по-английски. Встав с места, он незаметно вышел из зала и направился в усадьбу. С трудом добрался до парка. Свалился в какую-то канаву, перепачкал костюм и руки в пыли и грязи. Дойдя до дома, он лег в постель, но заснуть не мог. Долго вертелся с боку на бок и еще не спал, когда раздались шаги и стук в дверь.
— Это я, откройте, — донесся голос Андраша.
Надьреви отворил дверь. Молодой граф вошел с растерянным, мрачным лицом и взлохмаченными волосами; остановился посреди комнаты.
— Вы уже спали?
— Нет еще.
— Но уже легли. Жаль. Я хотел поговорить с вами.
— Пожалуйста. Я же не сплю.
— Не здесь. Осточертела мне эта комната. Очень прошу вас, оденьтесь и пойдемте ко мне. Одевайтесь! Ну, живо!
— Я вас не понимаю.
— Ерунда. Не заставляйте себя просить.
Учитель оделся, и даже довольно поспешно. Молча добрели они до барского дома, поднялись на второй этаж, вошли в спальню Андраша. В коридоре перед дверью стоял Ференц.
— Почему Ференц не спит? — спросил Надьреви.
— Он обычно ждет, пока я лягу.
— Недурно.
Андраш сел на край постели, учителю указал на стул. Они закурили. Понурив голову, молодой граф долго сидел, уставившись в пол. Потом, подняв взгляд, посмотрел Надьреви в глаза, открыл уже рот, но не произнес ни слова. Вздохнул и снова опустил голову.
Прошло довольно много времени. Надьреви терпеливо ждал. Он догадывался, что на Андраша свалилась какая-то неприятность, и ему очень хочется, просто необходимо поделиться, но трудно собраться с духом. Поэтому он ждал терпеливо: расскажет, если сочтет нужным.
— Счастливый вы человек, — пробормотал Андраш, посмотрев на учителя, который кисло улыбнулся. — Почему вы сбежали? — спросил он, явно пытаясь перевести разговор на другое.
— Мне надоело.
— Разве вам не было весело?
— Нет.
— Вот привередник! Что с вами опять стряслось?
— Ничего особенного. Пустяки.
— Никто не мешал вам чувствовать себя непринужденно.
Последовало долгое молчание. Андраш терзался, то и дело вздыхал. Оглядев учителя с головы до ног, остановил взгляд на его ботинках, словно они вызывали его недовольство. Опять вздохнул.
— Кто-то донес моему отцу, что у меня долги, — неожиданно проговорил он; Надьреви выжидательно молчал. — Неприятная история, — сделав над собой усилие, продолжал молодой граф.
— Да, — согласился учитель.
— Неприятная!
— Но беда, наверно, поправимая.
Андраш махнул рукой. Какое заблуждение! Огромная, непоправимая беда.
Он поднялся с места; прошелся немного по комнате, потом стал раздеваться. Надьреви тоже поднялся с места.
— Не уходите.
— Но мне пора идти. Утром нам рано вставать. Будут занятия.
Молодой граф робко взглянул на него. Хотел сказать что-то резкое, но воздержался. Разделся, даже рубашку снял. Надьреви увидел его голое по пояс тело. Он был правильно, красиво сложен. Кожа белая, гладкая, грудь мускулистая. Андраш чуть помедлил надевать ночную сорочку, словно хотел покрасоваться немного. Наконец лег в постель. Закурил еще одну сигарету.
— Вам не понять, какие последствия может иметь этот донос.
— Вы избегнете неприятных последствий.
Теперь Андраш устремил взгляд на потолок. Смотрел долго, молча. На глазах его выступили слезы. Он взял за руку учителя, сидевшего возле кровати. Сжал ему пальцы. Глубоко вздохнул. Смутные ощущения бродили в душе Надьреви. Он готов был уже пожалеть молодого графа. Но подавлял это желание. Ждал от Андраша проявления какого-нибудь непосредственного, простого доброго чувства. И боялся, что ждет напрасно. Он сам лишь слуга. Перед ним не откроют души. Вот если бы граф Правонски оказался на его месте… Да, было бы совсем иначе. Тот аристократ, как и Андраш. В Надьреви закипело негодование. Ему не приходило в голову, что он может облегчить страдания молодого графа: «Смелой же! Говорите, не стесняйтесь! Расскажите, я полон внимания, выслушаю вас с сочувствием, возможно, что-нибудь умное смогу посоветовать».
Андраш хотел опять закурить. В его портсигаре не оказалось сигарет.
— Нет ли у вас? — спросил он.
— Нет.
— Будьте добры, пойдите в соседнюю комнату и зажгите спичку, там на столе должны лежать сигареты.
Надьреви пошел в соседнюю комнату, в кабинет. Зажег спичку и не нашел на столе сигарет.
— Здесь нет! — крикнул он.
— Посмотрите в ящике.
Он выдвинул один, другой ящик, наконец ему попалось несколько пачек. Взяв одну, он вернулся в спальню. К великому изумлению и ужасу, он увидел в руке Андраша револьвер. Молодой граф был бледен, по щекам его катились слезы; лежа навзничь, сжимал он в руке револьвер. Ящик тумбочки был выдвинут, — очевидно, оттуда достал он оружие.
Надьреви молча приблизился к кровати, сев на ее край, сжал левой рукой запястье Андраша, правой схватил револьвер.
— Что вы хотели сделать? — спросил он.
Молодой граф сопротивлялся. Не очень упорно. Они немного поборолись, и револьвер без особого труда перешел в руки учителя.
— Теперь он будет у меня, — сказал Надьреви, спрятав револьвер в карман. — Что вы хотели сделать? Неужели всерьез задумали какое-нибудь сумасбродство? Среди ночи, в родном доме, где спит ваша матушка…
Андраш не отвечал. Лежал с закрытыми глазами. Веки его увлажнились от слез. Он отвернулся к стене, уткнулся лицом в подушку. Не шевелился, казалось, даже не дышал.