Гергей и я, верней, я и Гергей, поспорили, наговорили друг другу немало резких слов, но не рассорились, ибо, как тебе известно, я джентльмен, и какой-нибудь там Гергей не может меня оскорбить. Рона был полон сомнений. Он, — в чем нет ничего удивительного, — сохранял полное спокойствие, но хотел прослыть мудрецом и в нерешительности вставал то на мою сторону, то на сторону Гергея. Лакатош лишь ждал, что скажет Рона, и поддакивал ему, потому что в конце спора, то есть когда мы стали расходиться, попросил у него в долг пять крон. Видишь, хотя ты сам не джентльмен и не в восторге от джентльменов, тебе придется признать, что бедняки тоже не золото.
Ну, оставим эту чепуху, не будем заниматься ею больше, чем она того заслуживает. В другой раз, если у тебя появятся подобные переживания, не пиши мне о них, потому что на твои стенания я буду отвечать грубостями. Главное, ты живешь хорошо. Отличный стол, лучше чем у Бауера и тетушки Мари, и комната у тебя удобная. Твои надежды, правда, еще не сбылись, но и не разлетелись в пух и прах. То есть своими неуклюжими руками ты сам еще не убил их. Ну, смотри, будь умницей! Веди себя так, как я соблаговолил тебя учить. Если ты станешь в поместье юрисконсультом или управляющим, я приеду туда, чтобы получить с тебя плату за обучение.
Как твои успехи в дамском вопросе? (Красивое выражение?) Есть ли там какая-нибудь хорошенькая приставленная к тебе горничная? А если нет, то требуй. Это же, по-моему, входит в условия обслуживания. Или, может быть, более благородным способом унимаешь ты волнения, охватывающие порой твое «Сердце»? Не удалось ли тебе — как бы это выразиться? — пленить какую-нибудь красавицу из высшего общества? Я задаю вопрос в шутку, поскольку считаю тебя неспособным на подобный подвиг. У тебя не хватит ума на то, чтобы распространять ложные слухи о своем тайном эрцгерцогском происхождении, об ожидающем тебя наследстве в десять тысяч хольдов, чтобы расписывать свои похождения, что ты, мол, дошел до того… Ох сколько «чтобы» и «что» можно мне еще написать? Не могу ли я употребить хоть раз «якобы»? Впрочем, здесь нет учителя Злински, который отчитал бы меня. Словом, у тебя не хватит ума на то, чтобы рассказать, якобы — пусть тебе будет хуже, если тебе не нравится этот союз — якобы ты и еще один молодой человек волочились за одной красоткой. А ты оскорбил своего соперника и убил на дуэли. Да, теперь я, правда, припоминаю, что насчет дуэли я тебя уже наставлял, но понапрасну, ты в этой берлоге молчишь, как рыба, хотя мог бы вполне с прискорбным видом упомянуть о нескольких поединках, то есть похвастаться ими, и тогда этот Православ или как его там, твой граф с моноклем не осмелился бы, наверно, в твоем присутствии делать некоторые заявления.
О чем же шла выше речь? Да, о женщинах. Что ж, я сочувствую тебе, если ты вынужден там чахнуть, но, признаюсь, и мы в Пеште совсем зачахли, все мы, кроме Роны, поскольку у него, бедняги, туго набит карман. На днях наша банда устроила большой кутеж; банда — это я, Лакатош и Гергей. Итак, один джентльмен и два пролетария. У Гергея завелись кое-какие деньжонки, — где он стащил их, пока еще не выяснилось, да все равно; мы поужинали у Брауна, он платил, потом зашли, конечно, в «Япан»; был прекрасный летний вечер, светили звезды, луна. Лехнер с французской учтивостью приветствовал даже уличных девок; нам не хотелось идти домой, поэтому мы забрели в «Казино де Пари» и пили там если не шампанское, то хотя бы вино. И привлекательных женщин видели, то есть видел я, ибо Гергей и Лакатош не в счет, но выяснилось, что я тоже ненастоящий джентльмен. Признаю, дружище, что и джентльмену необходимы деньги. Поскольку наша троица не пила шампанского, то одним этим умалила себя и добровольно записалась в разряд чиновников и прочих. Вокруг шампанское лилось рекой, и феи, мягко говоря, нас игнорировали. Я все-таки приударил за одной крошкой; тебе она пришлась бы по вкусу: хорошенькая, стройная и бог не обидел, — есть на чем сидеть. Увидев мой маркграфский костюм, крошка сначала была любезна со мной, но плебейские манеры Гергея и Лакатоша ее смутили; однако потом я успокоил красотку, шепнув ей на ухо, что они мои лесничии — эту мысль почерпнул я из твоего письма, — и я захватил их с собой, чтобы они повидали свет. Передо мной чуть было не открылись блестящие перспективы, но крошка со своей ангельской невинностью поставила меня в дурацкое положение. Не отрицаю, я впал в тоску, как гимназист, или как некий Надьреви, и нашей банде не оставалось ничего другого, как развлекаться всю ночь по-бедняцки, то есть шататься по улицам, нагружаться сверх меры едой и сверх всякой меры вином, — так мы и кутили, а счета всюду оплачивал Гергей. Из Варошлигета мы приплелись в пивную «Эрдейи», пили там пиво — после вина — и ели фасолевый суп с колбасой. Уже рассвело, можно сказать, наступило утро, когда мы потащились в кафе «Миллениум», куда собираются по утрам все кутилы. В ту пору из разных увеселительных заведений Варошлигета уже мчались шикарные экипажи, в них сидели веселые, хорошенькие девушки и возле них настоящие джентльмены, не мне чета: биржевики, коммерсанты, домовладельцы, казнокрады и самые большие аристократы — маклеры по продаже книг или досок. Не особенно приятно в прекрасную летнюю ночь оставаться статистом.
Короче говоря, жизнь здесь не для всех рай; так что сиди спокойно в Берлоге и последовательно добивайся какой-либо стоящей цели. Твоя цель: обрести где-нибудь твердую почву под ногами. Учи своего недоросля, занимайся и сам; если появятся у тебя со временем деньги, то в ином свете увидишь ты мир, и я тоже. Не пойми меня превратно, я увижу мир в другом свете, если и у меня появятся деньги, а не только у тебя. «Geld regiert die Welt»[44], слышу я часто от доброго дедушки Шварца, от которого я, Сирт, конечно, теперь уже отрекаюсь.
Прощай, я написал тебе пространное письмо, длинней, чем ты, — значит, мы квиты; обнимаю тебя с любовью и дружбой; до свидания, которое пусть произойдет как можно поздней, ведь если я вскоре увижу тебя, это ничего хорошего не будет сулить.
К письму, которое Сирт сочинял, наверно, в кафе, Гергей приписал несколько строк:
«Здравствуй, Иштван!
Я хочу только сказать тебе, что ты абсолютно прав. Пепельницу швырять барону в голову, пожалуй, не следует, но надо с отвращением отвернуться от него и больше с ним не разговаривать. Вот и все. Словом, не слушай Сирта, он настоящий осел, ты же знаешь. А маленький компромисс не повредит. Может быть, тебе удастся сохранить за собой место, в чем-нибудь авось повезет. Лакатош уже оттачивает свое перо, чтобы попросить тебя в письме одолжить ему денег. Обнимаю тебя.
Надьреви, не отрываясь, читал письмо, и улыбка то и дело появлялась у него на лице. Да, он как бы чувствовал себя уже дома, среди друзей. Под конец, пробегая приписку Гергея, покачал головой: как похоже на него, графа Правонски он величает бароном. Да, память у него неблестящая. Когда заводятся деньги, и память, наверно, Становится лучше.
Прибежав к графине Берлогвари, граф Правонски рассказал ей о случившемся. Он говорил запинаясь, с крайним возмущением. Этого субъекта надо удалить из усадьбы. Выгнать его. Он совершил беспримерную, отчаянную дерзость. Ничего подобного он, граф Правонски, даже не слышал. Чтобы какой-то… какой-то учителишка отважился на такую наглость!
Изумленная графиня не знала, что сказать. Не хотела верить графу Правонски. Видно, он ошибается. Молодые люди боролись шутки ради, и Андраш случайно упал. Да просто невероятно то, что рассказывает граф Правонски.
— Запихнул в камовку и запег’ его! Честное слово, — заверял ее граф Правонски.
«Нет, невозможно поверить, — думала она. — Этот юноша, с виду скромный, порядочный, не мог решиться на такой поступок».
— Только бы не дошло до мужа! Упаси боже! Я и не представляю, что тогда будет. Он такой вспыльчивый!
Но было уже поздно. Граф Берлогвари тоже узнал о случившемся. Стоя в дверях дома, Ференц видел конец сцены и из злорадства с притворным негодованием рассказал обо всем камердинеру, а тот донес графу Берлогвари.
— Зажать всем рты! — нахмурившись, приказал камердинеру граф Берлогвари. — Понял?
— Слушаюсь.
— То-то же. — После короткого раздумья он спросил: — Знает об этом кто-нибудь еще, кроме тебя и Ференца?
— Его сиятельство граф Правонски. Он отпер дверь в каморку.
— Так. Предупреди немедленно Ференца. И позови ко мне графа Правонски.
— Его сиятельство сейчас у ее сиятельства.
«Так. Значит, и она знает», — подумал граф Берлогвари. Но на этот раз ничего не сказал камердинеру. И поспешил к графине. У нее в комнате был и граф Правонски.
— Расскажи, Эндре, как это произошло.
Граф Правонски еще раз, очень подробно рассказал обо всем.
— Я еще смеялся, когда услышал гвохот и квики. Г’ешил, что учитель попал в камовку. Но вдг’уг до меня дошло, в чем дело, и в моих жилах застыла квовь. Ведь это был голос Андг’аша.