После первого урока, преподанного молодым графом, последовало еще небольшое развлечение: крепко обхватив Пакулара, Андраш вступил с ним в борьбу и шутки ради, из чистой забавы, основательно намял ему бока. Он делал с учителем, что хотел, потому что у тощего Пакулара руки и ноги были как палки, воротничок болтался на худой шее, а Андраш выглядел настоящим атлетом. С таким номером можно было бы выступить и на цирковой арене. Самым потешным оказался момент, когда Андраш, схватив Пакулара за обе лодыжки, поднял его высоко в воздух и, перевернув вниз головой, сильно раскачал, словцо хотел вытрясти у него из головы бесполезные знания, а потом слегка стукнул затылком о пол. Ничего страшного, разумеется, не случилось, поскольку Андраш деликатно обращался со своей жертвой, старался не сломать рук, ног, и последствием тяжелого испытания явился лишь нервный смешок Пакулара, напоминавший смех от щекотки. После истязания домашнего животного, как назвал учитель забавную выходку своего ученика, побежденный удостоился даже награды; победитель напоследок обнял его, потрепал по щеке и милостиво отпустил, наподдав коленкой.
Но не следует думать, что такое любезное обращение унижало учителя. Отнюдь нет, так как у Пакулара были свои права и приемы в борьбе. Он мог щипать, царапать ногтями молодого графа, — все это ему дозволялось. И даже осыпать его бранью и дерзостями. Если при первом сеансе Пакулар не учел еще своих возможностей, то позже уже не пренебрегал ими, пуская в ход и такие слова, как «осел», «дикий зверь», «душегуб». Андраша очень забавляли эти грубости. Они борются на равных, думал он, зачем же обуздывать себя? Особенно понравилось ему, когда Пакулар однажды обозвал его евреем. Это было великолепно, Андраш так хохотал, что пришлось прекратить борьбу. В тот раз, можно сказать, Пакулар вышел победителем.
Каждый день, помимо подобных уроков, на долю учителя выпадали различные приключения. Как-то раз Андраш посадил его силой на лошадь, а лошадь пустил в галоп. Другой раз Андраш заглянул в комнату Пакулара, который, по своему обыкновению, прилег вздремнуть после обеда и забыл запереть дверь, и, увидев, что учитель спит, тотчас удалился, но всего на несколько минут, чтобы вооружиться гирей. У входа во флигель, предназначенный для гостей, стояла шарообразная железная гиря в сорок килограммов; ее принес Андраш в дом и, подойдя на цыпочках к спящему, положил ему на живот, — нечего спать средь бела дня.
Все это сходило за шутку, забаву, детские выходки молодого графа. Пакулар мог отбиваться, если умел, даже прибегать к подножке, если осмеливался. У него не было оснований обижаться, ведь ничего страшного ему не грозило, — Андраш ловко, с милой улыбкой выкидывал свои номера, и если Пакулар плохо защищался или слишком больно ушибался при падении, то молодой граф в самых любезных выражениях просил у него прощения. А учитель в свободное время, когда его оставляли в покое, размышлял в одиночестве, как быть. Забавная ситуация, ничего не скажешь, но довольно странная. Три недели он здесь, а занятия не начались. В октябре состоятся переводные экзамены, молодой граф, ничего не выучив, срежется, а он, Пакулар, опозорится. Если так пойдет дальше, — дело плохо, выходит, он не справляется со своими обязанностями и, кроме того, обманывает родителей Андраша, хотя обещал им быть добросовестным и в надежде на будущие успехи уже дважды заверял их, что занятия идут хорошо. К тому же в любой день может разразиться скандал. А если граф или графиня Берлогвари как-нибудь ради проверки, постучав, войдут к ним в комнату, а они в это время борются на ковре? Словом, учитель всячески обдумывал, как ему уехать из усадьбы, оставив свою должность, хотя и временную, но хорошо оплачиваемую. Пожалуй, лучше всего сослаться на какие-нибудь вымышленные обстоятельства: болезнь или что-то другое. А может, просто-напросто сбежать, написать в оправдание письмо с бесконечными извинениями.
Всего несколько дней провел он в терзаниях, потому что неожиданно пришла ему повестка явиться на военные учения. Пакулар числился в запасе, а резервистов иногда вызывали на месячный сбор. Граф Берлогвари, возможно, выхлопотал бы для него освобождение, но повестку выслали раньше на пештский адрес Пакулара, из Пешта она долго шла до Берлогвара, — короче говоря, слишком поздно попала учителю в руки. Был конец июля, учения начинались первого августа, — для хлопот не оставалось времени. Надо было ехать, и Пакулар с радостью покинул усадьбу.
Но его попросили прислать кого-нибудь вместо себя. Толкового, надежного, приличного на вид молодого человека. С Пакуларом расплатились, поблагодарили его за труды, и по приезде в Пешт он тут же стал искать достойного преемника себе, учителя для молодого графа. Среди его друзей подходящих не нашлось. Кто мог бы подойти, имел работу. Один приятель порекомендовал ему студента юридического факультета, Иштвана Надьреви. Надьреви, служивший раньше в адвокатской конторе, оказался как раз без работы, потому что в 1904 году студентов-юристов, желающих практиковаться у адвокатов, было хоть отбавляй. Главным образом из-за бедности Иштвана Надьреви остановил на нем Пакулар свой выбор. Единственная опора своей овдовевшей матери, он вынужден был, как говорили о нем, зарабатывать на жизнь и ей и себе. Впрочем, на дальнейшие поиски репетитора времени не оставалось. Еврей Фёльдеш и гордый своей благородной фамилией Пастели вскоре отказались от предложенного Пакуларом места. Рассчитывать можно было лишь на Надьреви; теперь предстояло поговорить с ним лично; повидав его, убедиться, отвечает ли он главным требованиям графа Берлогвари.
Через одного общего знакомого, Бохкора, Пакулар решил передать Надьреви, что в девять вечера будет ждать его в кафе «Фиуме». До сих пор переговоры вели лишь Пакулар с Бохкором, даже решали судьбу Надьреви,, а тот и не подозревал, что его ждет работа в провинции, в графском поместье, где он будет кататься как сыр в масле.
Бохкор пошел к Надьреви, на улицу Херпад. Был полдень, и он надеялся застать его дома. А не застанет, так подождет, — уж к обеду Иштван непременно вернется. Бохкор радовался, что принесет хорошую весть и поможет другу своему, старому гимназическому товарищу. Дверь открыла мать Надьреви, которая варила обед. Иштвана еще не было дома. Бохкор давно знал эту женщину. Она встретила его с улыбкой, провела в комнату. Квартира находилась на первом этаже четырехэтажного дома, окно единственной полутемной комнаты выходило во двор. Попасть в комнату можно было только через кухню. Бохкор сел на ветхий, продавленный диван и тут же перешел к делу:
— Я нашел для Иштвана прекрасную работу.
Женщина с недоверием улыбнулась. Работа только тогда работа, когда она уже у тебя в руках.
— Он поедет в провинцию, в графское именье.
Улыбка угасла у нее на лице, она испуганно заморгала. В графское именье! Не может быть! Бохкор добрый малый, но большой ветреник. И разве Иштван поедет? Ведь он такой странный. В графское именье! Еще, скажет, того и гляди, что такое место ему не по вкусу.
— Молодого человека, нашего ровесника, надо подготовить к экзаменам.
— К экзаменам, — повторила она.
И, приоткрыв рот, ждала продолжения. Давать уроки, это ее сын умеет. С гимназической скамьи давал он всегда уроки, и всюду им были очень довольны. А вдруг Бохкор не шутит? Графское именье! Боже милостивый! Может, сынок найдет там свое счастье.
Ее мысли словно продолжил Бохкор:
— Если у Иштвана голова на плечах, он поедет и приобретет там связи, которые обеспечат ему будущее.
— Да разве он поедет?
— Почему бы ему не поехать? Он же в своем уме. А если откажется, я, ей-богу, не стану с ним больше разговаривать… Дело-то хорошее: деньги заработает, а тратить там не придется, потому что всем будет обеспечен, значит, домой их привезет. Это на худой конец. А если он понравится графу, его не отпустят. Примут потом на службу в поместье или еще куда-нибудь определят.
— Он не хочет идти служить. Ни за что на свете. Адвокатом, говорит, станет. Независимость хочет сохранить.
— Что ж, пусть станет адвокатом.
— Ох, когда ж это будет? Хватит ли у него упорства на это? И откуда средства взять? Напрасно твержу я, что самое лучшее — спокойная служба. Получаешь себе первого числа каждого месяца приличное жалованье, и пенсия на старости лет обеспечена.
— Я уверен, он поедет в графское именье. А если нет, так мы поколотим его.
— Сколько вас будет? — улыбнулась женщина.
— Вдесятером уж как-нибудь справимся.
— Вдесятером? Ну, это еще куда ни шло. А то ведь здоровый он. Как бык. Мне и глядеть страшно, когда он возится с гирями.
— Долго не идет он. Куда запропастился? Он что, всегда к обеду опаздывает?
— Когда как. Иной раз заявится чуть ли не полпервого и рвет и мечет, если обед еще не готов. А порой лопается терпение, пока его ждешь, да и суп выкипит на пли́те.
Услышав слово «пли́та», Бохкор задумался. Бедняки искажают даже самые обиходные слова. Упорно держатся за эту привычку, словно добровольно несут на себе предательское клеймо неграмотной речи и тем сознательно отделяют себя от богачей, которые пишут «Ню-Йорк», «ретикюль» и избегают говорить «нынче».