Да, одна хорошо питающаяся семья сегодня ела скромный ужин — лапшу с маком. Но все-таки лапшу жирную, с сахаром, и ее было много. Другая хорошо питающаяся семья тоже играла сегодня в аскетизм, на ужин у них был паприкаш из картофеля с жареным салом и маринованной паприкой и белый домашний хлеб.
После полудня стоявшие без дела в воротах женщины завели дружбу с молодым немецким солдатом. Он сказал, что ему восемнадцать лет, уже год он фронтовик. Солдат был красивым стройным парнем, женщины окружили его, тараторили, гладили, чуть глазами не съели. Пригласили в дом, провели в убежище, там солдат разделся до пояса и помылся, потом ноги вымыл. Он смеялся, благодарил, а женщины были счастливы, только что пятки ему не целовали. И поесть дали.
— Ну если женщины начнут солдат сюда приглашать, вшей не оберешься, — проворчал один мужчина.
Разговаривают двое мужчин. Они боятся русских.
— Что будет? — спрашивает один.
— Да… положение трудное, — отвечает другой, кисло улыбаясь.
— Я все же не верю тому, что пишут о них газеты.
— Погодите. Здесь кое-кому достанется на орехи.
— Это уж обязательно. Я думаю, на каждом фонаре повесят по пять-шесть человек.
— Ай-ай! — смеется второй.
— Этих мне не жаль. А нам чего, собственно, бояться? Мы ничего плохого не делали.
Я сижу неподалеку от них, он взглядывает на меня.
— Нас господин Надь не даст в обиду.
Вчера вечером играл в шахматы. Дал партнеру ладью форы. Но, несмотря на полученное преимущество, игра ему быстро надоела. Он не так стойко держится, проигрывая партию, как его немецкие друзья.
12 января, пятница.
Встал в половине десятого. Вечером убежище организовало соревнование по кашлю. Одни начинал, другие подхватывали. И конца-края этому не было.
Когда я встал, уже обстреливали. Потом над нами закружили самолеты, сбрасывая бомбы.
В. — женщина-пролетарка. Она — прислуга в одной зажиточной семье и тоже живет в подвале. Но выгодное социальное положение хозяев ударило ей в голову. Всем она грубит. А с женой моей ведет себя просто нагло. Видимо, в благодарность за деньги, которые совала ей моя жена с излишним рвением. Дело в том, что эта В. — наша общая уборщица, значит, должна убирать и у нас. А она спокойненько взяла деньги, поблагодарила даже, а работать не стала.
Самое верное было бы дать ей пинок под зад. Но опять приходится молчать. Пока у нас с женой рыльце в пушку: я — это я, а жена моя — еврейка. Все приходится проглатывать, мы в руках наших сожителей по подвалу. До последнего часа. До последней минуты.
Последняя минута! Я заранее знал, что последние дни будут самыми накаленными. Когда звери окончательно впадут в вертячку. Нет сомнений, что даже в последний час они будут издавать приказы. «Евреям запрещается покупать орехи». С этим можно бороться не доводами, а только оружием.
На приближение конца указывает и то, что среди моих сожителей по подвалу участились стычки. Они едва терпят друга друга. Ссорятся, сплетничают, подозревают друг друга в воровстве, порой не безосновательно. Люди ищут любой предлог, чтобы излить на ком-нибудь свой гнев. В особенности сильные на слабых. И германофилы все еще сильнее. Они все еще могут отдать, кого захотят, в руки нилашистов. Вчера, например, произошел такой случай. Один жилец настроен против И. В безумном раздражении он сказал:
— Вот позову немецких солдат, чтобы увели и пристрелили этого грязного еврейского наймита!
Не думаю, чтобы этот субъект исполнил спою угрозу, он человек вспыльчивый, сказать может что угодно, а в поступках осторожен. Но… поразительно, поразительно. Не перестаю удивляться.
Интересная деталь: вчера был у Г. и там услышал, что прошлую ночь всех мужчин и женщин определенного возраста увели из дома к Опере строить баррикады. Я рассказал об этом у нас в подвале. Господин З. — он из каких-то начальников — набросился на меня.
— Снова вы, господин Надь, распространяете панические слухи!
Сколько недоброжелательства, сколько злобы в этой фразе. Рассказал то, что слышал, к вашему сведению. И вот тебе — распространяю панические слухи. Больше того — снова! Будто я и раньше распространял панические слухи. Хотя обычно я молчу. Само выражение — панические слухи! Так говорить просто недобросовестно. Панических слухов нет, сама действительность кошмарна, поэтому слухи о ней всегда панические. Я бы так сформулировал: панические слухи есть истина.
Конечно, то, что немцы вновь дошли до Бичке, не было паническим слухом. Это был радостный слух. Ну и окружение у меня! Честное слово, не так важно избавиться от бомбежек, от обстрела, от осады, от голода, от темноты, как вырваться из этой атмосферы!
Между часом и двумя был на улице. Там, без компаньонов, куда лучше, чем в подвале. Людей почти не видно. Стоит в воротах полицейский, готовый тотчас укрыться в случае опасности. По тротуарам вдоль стен крадутся солдаты, от двери до двери, постоят немного, озираясь, и снова крадутся дальше. Говорят, чуть ли не с полгорода охвачено пожарами.
13 января, суббота.
Всю ночь раздавались взрывы. Моя жена тоже их слышала. Она совсем не спала. Я спал, раза два просыпался на минутку, слышал шум сраженья, но тут же снова засыпал. Если в нас ударит бомба, в крайнем случае мы не проснемся, и все. Неплохая смерть. Человек не чувствует боли. Есть в этом нечто притягательное. Все равно когда-нибудь придется умереть, а счастливая судьба редко дарует легкую смерть. Умирать от болезни мучительно. Ложась спать, я часто думаю о смерти.
Представляю, как в вышине над нашим домом парит самолет, бравый солдат нажимает кнопку, бомба летит прямо на нас, и вот… вот она падает! Мы все гибнем, кажется, на нас обрушилось небо, кажется, земля разверзлась под нами. Мы были, нас разорвало, нас нет. Точка в конце последней фразы скучного, глупого, бульварного романа.
Сегодня все утро адская бомбежка. Непрерывный гул самолетов и взрывы. В наш дом снова попала бомба. Разнесла часть крыши. За это мы особо должны благодарить немецких друзей, поставивших свои подлые устройства на нашей улице у самых ворот дома. Всех немцев следовало бы поубивать. А мои соседи рады им, любят их, лелеют. В соседний дом тоже попала бомба и половину его разрушила. В ближайшей пожарной охране убиты двое пожарных. Они сидели в караулке, воздушная волна швырнула их о стену и размозжила им головы.
Женщины суетятся возле плиты. Когда слышится гул, выбегают в коридор. Будто там лучше.
Вчера вечером разнесся слух, будто у нас во дворе слышали призыв русских, передаваемый в мегафон. Отдельные слова можно было разобрать, но общего смысла так и не поняли.
Подниматься на лестничную клетку не рекомендуется, но я все же взобрался. Мне наскучил, опротивел подвал. Внутренние двери в парадном прикрутили проволокой, чтобы посторонние не входили. Я выглянул из дверей. На улице, словно муравьи, хлопотали немецкие солдаты. Холодно, а они работают вокруг своих машин без верхней одежды, один болван в черной рубахе с непокрытой головой. В парадное вбежала испуганная женщина.
— Я так напугалась, — сказала она.
Вскоре гул, взрывы, укрываемся в подвале.
Недавно смотрел на наш дом с улицы. Он поврежден, но не сильно. Соседний дом наполовину разрушен. Вероятно, весь Будапешт в руинах. Окна, крыши, стены, оконные рамы, все-все, наверное, повреждено. Здесь едва можно писать. Сейчас забрался в небольшую нишу и царапаю при свете маленькой коптилки. Опять собственных букв не вижу. По-моему, эта ниша — самое безопасное место во всем подвале.
Р. одержима манией величия. Шум боя утих. Это ужасно! Только бы не было пауз. Кошмар, нет мочи дольше выносить такое состояние.
Вчера бомба врезалась в стоящий неподалеку от нас дом, где живет Г. Не знаю, жива ли она? Уцелела ли ее квартира?
14 января, воскресенье.
Мелочи, которые и записывать не стоит. Например, вчера А. Ш. спустился в убежище спать. До сих пор он спал в своей квартире. Мы одолжили ему складную железную кровать с оборванной сеткой. М. дал проволоки — скажи пожалуйста, даже это в убежище имеется! — и Ф. прикрепил сетку к остову. Инструменты нашлись. И умелый человек отыскался — Ф.
А теперь кое-что поважнее, ибо это лишь важно: вчера сказали, что добраться можно уже только до Кёрута. Ой! Это «ой» — прорвавшаяся радость. Надо уединиться, оглядеться, нет ли кого поблизости, и лишь тогда сказать: «ой!». Сказать, хотя следовало бы кричать. Но все еще приходится быть осмотрительным: достоверна ли новость? Мне кажется, что я и пяти лишних минут не выдержу в подвале, — сойду с ума.
Вчера А. Ш. сварил мне лапшу с маком. Было много и вкусно. И в полдник была лапша с маком, и к ужину.
Я снова начал пить сырую воду. Не могу раздобыть кипяченой. У кого есть, тот экономит ее, дает, как вино, неохотно.
Вечером долго играл в тартли с М—и. Играть в карты приятно, это отвлекает внимание.