Адвокат вошел, сделал несколько шагов к дверям комнаты, где сидели подчиненные, остановился, окинул их взглядом и, выждав, чтоб они поздоровались первыми, сказал коротко: «Добрый день…» Он провел рукой по лбу, еще раз пытливо и чуть подозрительно окинул взглядом четыре ссутулившиеся фигуры, усердно копавшиеся в бумагах, повернулся и подошел к своему столу. (Он знал, что до его прихода они бездельничали: во-первых, он заранее предполагал это, — впрочем, он предположил бы то же самое и о более радивых работниках; во-вторых, они вели себя довольно нелепо: все с одинаковым усердием рылись в бумагах, не догадываясь, что именно этим и наводят на подозрение.)
Адвокат был человек лет пятидесяти, невысокий, светловолосый, с бородой и довольно полный. Он любил театральные позы, и лицо его обычно выражало иронию, но сейчас оно было бледным, усталым, страдающим.
Усевшись за стол, несколько минут он смотрел перед собой, словно соображал, чем бы заняться. Потом взгляд его упал на стопку лежавших с краю стола сложенных по алфавиту судебных прошений. Он подвинул к себе всю кипу и стал проверять, соблюден ли алфавитный порядок фамилий ответчиков (истцом была одна и та же фирма). Едва он дошел до пятого, как лицо его озарилось каким-то злорадным весельем.
— Господин Вадас! — крикнул он.
Вадас подошел к столу.
Бросив на Вадаса насмешливый взгляд, адвокат указал на четвертое прошение:
— Читайте!
— Биненфелд Мор.
— А тут? — показал адвокат следующий документ.
— Альтшул Имре.
— Разве это алфавитный порядок?
— Это не моя работа, их складывал господин Штейнер.
Адвокат слегка смутился.
— Pardon! Считайте, что я ничего не сказал… Кстати, — тут он повысил голос, чтоб слышно было в соседней комнате, — передайте от меня господину Штейнеру, что ему следует повторить алфавит, если он его забыл.
Вадас вышел.
Адвокат попал впросак и был раздосадован: во-первых, было уязвлено его самолюбие; во-вторых, неприятно, что произошло это именно с Вадасом. Ему было жаль, что оплошал не Вадас, — теперь-то не дашь ему нагоняй за небрежность. В те несколько мгновений, пока Вадас шел на зов, адвокат уже мысленно решил, что ему скажет. «Взгляните, господин Вадас, — сказал бы он. — Вот она, ваша внимательность! Да нет же, просто небрежность! Не спорю, что это мелочь, но кто невнимателен в мелочах, тот невнимателен и в делах значительных. Почему вы за собой не следите? Представьте себе, что один из этих двух документов я приказал вам положить в шкаф суда четвертого участка, другой — в шкаф пятого. Вы же положили наоборот. А иски эти исключительной важности и связаны с определенными сроками! Что получится, если вы ежедневно станете допускать хотя бы только такие ошибки? Если каждый из вас ежедневно допустит хоть одну такую ошибку, чем это кончится, и т. д. и т. п…» Упреки мысленно были уже подготовлены, хорошо продуманы, приправлены добрыми старыми софизмами — дело было за виновным.
Больше всего адвокату хотелось высказать эти упреки Вадасу. Он приготовился сегодня и завтра утром сделать Вадасу как можно больше замечаний и тем обосновать его увольнение. Завтра вечером уже надо предупредить… чтобы сократить расходы, кого-то надо уволить. Надо строже следить за служащими и чаще их контролировать — тогда вполне достаточно трех писцов; как говорится, «помощники — наемные враги человека»; сам он тоже станет больше работать… Как ни крути, а болезнь жены и сына легла на его плечи огромной тяжестью. Он обожал их обоих, и он обязан сделать все, что в человеческих силах, для их спасения и благополучия. Сыну просто необходимо «годами» жить на курортах, причем на самых лучших, только это поставит его по-настоящему на ноги.
Целесообразней всего уволить Вадаса; Штейнер хороший, вполне надежный работник; Керекеш тоже нужен; уволить Гергея, хоть он ленив, капризен и своеволен, хлопот не оберешься, потому что его рекомендовал коллега, которому он, Грюн, многим обязан; к тому же Гергей человек неглупый. Другое дело Вадас: работник он, правда, неплохой, но с конторскими расходами бесцеремонен и, пожалуй, не слишком надежен. Однако для увольнения нужен предлог, и адвокат собирался без каких-либо сантиментов выискивать в работе Вадаса ошибки и недостатки.
Из дома напротив донеслись звуки фортепьяно. В этот час соседские дети занимались обычно музыкой. Летом, когда все окна открыты настежь, слушать спотыкающиеся фальшивые звуки, непрерывное повторение гамм было пыткой.
Адвокат частенько размышлял об этом и подчас говаривал подчиненным:
— Странно… да нет, не странно, пожалуй, естественно, что всякий раз, когда оттуда слышится музыка — это обязательно экзерсисы. Стоит кому-нибудь из соседей сесть за рояль, как это оказывается ученик, который не умеет играть и только терзает рояль… Или кто-то вдруг заиграет на скрипке, да какое там заиграет! Он играть еще не умеет, он только начинает учиться, и бедная скрипка визжит, визжит. Не судил, видно, бог услышать у соседей настоящую музыку… — В последние дни несчастный Грюн просто мучился, слыша упражнения четверых соседских ребят. Он действительно мучился, в то время как остальных его досада скорей развлекала.
Но бренчанье детей еще полбеды. Иногда, для примера, должно быть, за фортепьяно садился учитель и играл отрывки из опер, правда, всегда одни и те же. В контору — совсем неподходящее место — врывались звуки печальной мелодии, заполняли ее целиком и будоражили покой четырех согнувшихся над бумагами, корпящих при газовом свете писцов. И тогда медленно, грузно начинали в них шевелиться дремлющие годами желания чего-то иного, не похожего на их рабский конторский труд, чего-то прекрасного, каких-то неизведанных наслаждений, бог знает чего… Мысли их разбегались, и мозг трепетал от смятения чувств… Жаль, что бывало так! В самом деле, жаль… Думать о том, что на свете есть более прекрасные вещи, чем ежедневное шести-семичасовое отсиживание в тесной конторе, бездушная, нудная работа, выполняемая без увлечения и охоты за тридцать, сорок или пятьдесят форинтов в месяц… Ей-богу, лучше, когда упражняются дети, без конца повторяя гаммы… Так и чувствуешь, как трудно даются им эти гаммы… Да, так-то лучше!
Адвокат встал из-за стола, прошелся взад и вперед по комнате, затем вошел к подчиненным.
— Господа! — сказал он, — вы, вероятно, знаете, что моя жена и мой сын тяжело больны. Жена перенесла операцию, у сына туберкулез, и ему для выздоровления нужно несколько лет провести в местах с мягким климатом и чистым воздухом. Положение требует от меня больших материальных жертв. Следовательно, я должен сократить расходы по конторе. Некоторым образом это касается и вас, ибо впредь я жду от вас большего усердия и большей точности в работе, чем это было до сих пор. Далее… как бы это сказать… ход дела требует принятия более строгих мер против ответчика. До сего дня я был чрезмерно щепетилен. Разумеется, мы по-прежнему будем руководствоваться принципами чести и гуманности, однако лишь в рамках законных ограничений. Допустим, приговор получил законную силу, — сразу же подается прошение об исполнении приговора. Если ответчик выплачивает по частям и пропустил срок, — опять-таки подается прошение. Словом, не удивляйтесь, господа!.. Я счел необходимым сообщить вам это для руководства, и, надеюсь, вы меня поняли.
В этот момент постучали в дверь.
— Войдите.
На пороге появился высокий, худощавый человек с усами. Он неуверенно посмотрел по сторонам.
— Я хотел бы повидать господина адвоката, доктора Мора Грюна.
— Это я. Что вам угодно?
— Да… Вот… Вошел со света и не узнал господина адвоката… Я Семчик, Янош Семчик, прошу вас вспомнить…
— Конечно, помню. Вы вчера должны были уплатить.
— Я только сегодня смог раздобыть деньги; я полагал, что промедление на один день не вызовет осложнений…
— Предположение ваше неверно. Приговор вам вынесен на основании вашего собственного признания, и этот приговор, — как вам, должно быть, известно, — гласит, что вы обязаны уплатить такую-то сумму, столько-то процентов с нее и столько-то судебных издержек — точно я суммы не помню… Сейчас мы посмотрим в документы… Господин Вадас!.. И все это следовало уплатить в течение восьми дней. Восьмидневный срок истек вчера, — значит, вы не выполнили обязательства… Господин Вадас, подайте дело Дриль-Семчик!
— Простите, я только сегодня раздобыл немного денег и принес…
— Немного?.. Неужели? Ведь вы еще вчера должны были внести всю сумму. Сегодня утром я послал уже исполнительный лист.
— Уже?
— Чему же вы удивляетесь? Ведь вы, как явствует из документов, учитель…
— Да, столичный учитель…
— …и, как интеллигентный человек, без сомнения, знаете: как только приговор вступил в законную силу, а ответчик долга еще не уплатил, подается обычно прошение об исполнении. Не так ли?
— Прошу прощения, господин адвокат, после суда я вам в коридоре сказал, что платить не отказываюсь и заплачу, но, возможно, на несколько дней опоздаю и, возможно, не смогу внести всю сумму сразу; вы на это ответили, чтобы я не беспокоился, ибо опоздание на несколько дней не имеет для вас значения.