— Сиди тут! Не скачи, как угорелая кошка!
— Не из-за проклятого ли овса они тут шарят, черт бы их побрал…
— Цыц! Будешь рот разевать, пока… Вот погоди, заткну тебе его! Вечно тебе мясцо да винцо подавай, а теперь струсила, да?
— Не болтайте чего не надо, а не то я вам такое скажу… Будто это мне было нужно! Я ведь всегда говорила: хватит уж, заметит помещик, что овса убавилось, чтоб у него глаза повылазили…
— Ах, чтоб тебя… Отказываешься теперь, что вечно сама подстрекала! Ах ты, ведьма!
Послышался топот; снаружи громко заржала лошадь. Старуха, поминая про себя господа бога нашего, Иисуса, засеменила наружу. Жандармы стояли во дворе. Один, в чине младшего сержанта, слезал с лошади. Старуха пронзительно, нетерпеливо закричала:
— Да выдьте уж, Матяш!
Батрак покачал головой, выбранился, но все же вышел. Все стояли, выжидательно уставившись на жандармов. Жандармы, подъехав, не откозыряли, и хуторяне с ними не поздоровались, только старуха певуче протянула:
— Добрый день, бог помочь!
Она так умильно и доброжелательно глядела на жандармов, то и дело переводя глаза с одного на другого, словно и впрямь радовалась их прибытию. Батрак сохранял спокойствие; лицо у пастуха, казалось, стало еще упрямее; а жена его теперь ни капельки не радовалась и чувствовала какое-то неприятное волнение, хотя не ожидала ничего плохого. Все же она хорошо разглядела жандармов: младшего сержанта — красивого парня со светлыми усиками, и второго — он как раз теперь собирался соскочить с лошади, — пугающе-мрачного ефрейтора, большеусого, с костлявым лицом. Жандармы оглядели хуторян, и ефрейтор приказал старому батраку:
— Подержите лошадей!
Красивый младший сержант с гордым видом сразу прошел вперед — он держался особенно спесиво, даже в походке подражая офицерам. Слегка прищурив веки, он разглядывал молодую женщину. Свежий ветерок развевал петушиные перья, на жалком, сером фоне ярко выделялись кричащие цвета жандармской формы, сверкали ремни, застежки, оружие. От этого волнующего зрелища у Йошки перехватило дыхание: желтая кисть на сабле, зеленый шнур и герб на шляпе странной формы, на поясе патронташ, сбоку еще одна сумка, — все красивое, новехонькое, только слегка запыленное. Особое внимание мальчика привлек узкий, до блеска отлакированный черный ремень, который проходил под подбородком, придерживая шляпу на голове. Это придавало полным достоинства лицам жандармов торжественное и необычное выражение.
— Все дома? — спросил сержант, глядя прямо перед собой и ни на ком не останавливая взгляда.
Старуха ответила:
— Все…
Жандарм бросил неприязненный взгляд на пастуха, словно от него ждал ответа. Положение ему было ясно: две женщины, ребенок и двое мужчин; один из них — старик, другой, пастух, — враг. Сильный, красивый, здоровый, молодой мужчина раздражал жандарма, возбуждал в нем воинственный пыл. Так чувствует себя охотник, напавший на след ценного зверя. И, как видно, эта красивая баба его жена… Следующие вопросы он обращал уже к старухе:
— Вы здесь только впятером живете?
— Да.
Молодая женщина вставила:
— И Ферко.
— Кто этот Ферко?
— Наш сын, — ответила старуха.
— Старик — ваш муж, да?
— Муж.
— А Ферко где?
— Еще с утра в село ушел…
Старый батрак хотел продолжить:
— Он ушел в село к Болеманам, чтоб…
Жандарм раздраженно перебил:
— Сколько лет этому Ферко?
Старуха ответила:
— Семнадцать годков… да нет… теперь уже восемнадцатый пошел.
Жандарм повернулся к старику.
— Вы здесь батрачите?
Старик, приосанившись, отчеканил:
— Так точно, господин витязь!
Жандарма немного позабавило это «господин витязь», но, так как в душе он злился, у него не появилось желания улыбнуться. Он обратился к молодой женщине:
— А вы?
— Я его жена. — Она показала глазами на пастуха. — Мой муж пастух.
Старого батрака снова прорвало:
— Позавчера, господин солдат, я видел цыган вон там, на шоссе. Они шли к Шольту…
Но слова застряли у него в горле. Жандарм внезапно повернулся к нему всем телом, расставил ноги, уперся в бока руками и, приняв еще более грозный вид, смерил старика таким уничтожающим взглядом, что тот просто опешил. Высокомерно растягивая слова, жандарм угрожающе проговорил:
— Послушайте, вы… Кто ваа-с спра-ашива-ает?!
С минуту он глядел на старика застывшими глазами. Наступила тишина, никто не пошевельнулся. Ефрейтор насмешливо, без тени дружелюбия ухмыльнулся, затем подтянулся, приосанился. Оба жандарма, как видно, наслаждались своей властью и упивались видом хуторян, от испуга потерявших способность говорить и двигаться. Младший сержант, желая, очевидно, еще больше напугать их, повернулся к пастуху и с деланным безразличием смерил его взглядом с головы до ног. Пастух до сих пор еще не произнес ни слова. Упрямо, инстинктивно враждебно он смотрел то прямо перед собой, то на жандармов, не встречаясь с ними взглядами. Но вот глаза его встретились с глазами младшего сержанта. Первой мыслью жандарма, которому очень приглянулась молодая женщина, было «Ага, значит, ты ее муж».
Он еще раз окинул внимательным взором женщину, ее голые икры, и в нем вспыхнуло вдруг дикое желание — желание обнять эту женщину или, по крайней мере, заставить взвыть этого сильного мужчину, ударить его хоть разок, почувствовать — о, наслаждение! — что тому больно, увидеть, как исказится его лицо, эта подлая рожа, услышать звериный рев, который вырвут из его глотки страдание, испуг и беспомощность…
— Так это вы пастух? — сказал он.
— Я.
Жандарм на минуту задумался: с чего начать, как поскорее заставить этого гордого грубого мужика шагнуть навстречу своей беде? И медленно, понизив голос, растягивая слова, он продолжал:
— Скажите-ка… приятель…
Второй жандарм придвинулся ближе. Он выказывал явное нетерпение, ноздри его раздувались.
Младший сержант продолжал:
— Скажите-ка… друг мой… где свиньи?
— Не знаю, какие свиньи.
— Не знаете! И даже не интересуетесь, не так ли? Неизвестно, мол, и дело с концом?!
Он глянул на своего товарища, ефрейтора. Тот злобно улыбнулся одними глазами. Они понимали друг друга. Им так хотелось избить пастуха, что в эту минуту они искренне его подозревали: «Пожалуй, поймали куманька!»
— Подумайте-ка! Может, скажете все же, куда девались свиньи эрегхедьского сторожа… Только хорошенько подумайте, чтобы потом не пожалеть о своих словах. Ну, ну, не скромничайте!
Пастуха ошеломили эти слова, но тотчас же его захлестнул гнев.
— Холера им в бок, этим свиньям! Уж не у меня ли вы искать их вздумали?
— А ну не браниться, а то…
Ефрейтор перебил:
— Дай ему в зубы. Черт подери этого мужика!
— Скоро получит! Не виляйте, добрый человек. Ночью у эрегхедьского сторожа выкрали из свинарника двух свиней, которых он откармливал на убой. Собаку отравили… Может, вы знаете, куда делись свиньи? Взгляд-то у вас вон какой недобрый! А этот хутор ближе всех к Эрегхеди. Кому же другому и угнать свиней? Может, старуха… а? И… ведь знаете… обстоятельства тоже против вас.
— Но, ради господа, — осмелев от испуга, перебила старуха. — Он всю ночь дома был, с женой спал…
Ефрейтор накинулся на нее, даже кулаки поднял:
— Не мели языком, ведьма!
Ведущий допрос младший сержант насмешливо произнес:
— Ах, вы точно знаете? Может, всю ночь не спали, а?.. Человек с таким добрым лицом…
И, подступив к пастуху вплотную, он вдруг ударил того в подбородок. У пастуха лязгнули зубы, он схватил руки жандарма и крепко стиснул. Жандарм озлился еще больше:
— Отпусти руки, мать твою…
— Ах, окаянный… — выругался и ефрейтор. — Еще дерется, разбойник!
Он шагнул вперед и ударил пастуха в грудь. Тот пошатнулся, шляпа с него слетела, и он выпустил жандарма. А как только руки у того освободились, он, весь побагровев, бешено налетел на пастуха и принялся бить его по лицу. Пастух пятился, а озверевший младший сержант в сопровождении ефрейтора наступал на него.
— Господин жандарм, ради бога… господин жандарм, не трогайте его! — плача и причитая, вопила жена пастуха.
Йошка, глазевший на все с раскрытым ртом и бьющимся сердцем, тоже принялся вопить и плакать, затем бросился бежать к хлеву, оттуда дальше, через канаву, в пшеничное поле.
Младший сержант в исступлении повторял:
— Значит, не знаешь о свиньях? Ничего не знаешь? Ничего?
Второй жандарм держался рядом и, когда предоставлялся удобный случай, тоже наносил пастуху удары. Он с силой бил его кулаками, стараясь попасть по лицу; из носа и рта пастуха сразу потекла кровь. Большой, сильный человек заплакал. Жена его бросилась к жандарму и, рыдая, ломая руки, принялась умолять:
— Не трогайте его, добрые люди, ради господа бога, не трогайте! Убьете ведь! — И она телом, грудью отталкивала жандарма.
Младший сержант внезапно остановился, опустил руки, утих: его поразило большое количество крови, и он прикрикнул на ефрейтора, который, продолжая скалиться, замахнулся снова: