Он снова взглянул на часы; стрелки показывали 12:50.
Огонь поутих, в комнате странно похолодало.
- Это не совсем все, - сказал Энтони, осмотрев комнату. - Вы уверены, что не хотели бы выслушать окончание истории утром?
Смесь стыда, гордости и любопытства снова победила.
- Нет; расскажите, пожалуйста, все, до конца, - сказал я.
Прежде чем продолжить, он какое-то время, прищурив глаза, смотрел на что-то позади моего кресла. Я проследил за направлением его взгляда, зная, что он имеет в виду под словами: никогда нельзя быть полностью уверенным в том, видел ты что-то определенное или нет. Но было ли это какой-то тенью, стоявшей между мной и стеной? Не могу сказать, было там что-то или нет, мне было трудно сфокусировать взгляд. По крайней мере, если там что-то и было, оно совершенно исчезло, стоило мне напрячь зрение.
- Вы ничего не видите? - спросил Энтони.
- Нет; думаю, что нет, - отвечал я. - А вы?
- Мне кажется, вижу, - ответил он, пристально вглядываясь во что-то, мне невидимое. Взгляд его остановился между ним и камином. Помолчав еще некоторое время, он продолжал.
- Это случилось несколько недель назад, - сказал он, - когда вы отдыхали в Швейцарии, и с тех пор, до прошлой ночи, я ничего не видел. Но все это время я чувствовал, что история еще не закончена. Я ощущал какое-то неясное беспокойство, предчувствие, и вот последней ночью, предполагая, что получу некий знак для себя, - я отправился на станцию метро Дауэр Стрит за несколько минут до урочного часа, когда случились оба падения и самоубийство. Платформа, когда я оказался на ней, была совершенно пуста, или казалась таковой; вскоре я услышал звук приближающегося поезда и внезапно увидел фигуру человека, стоявшего ярдах в двадцати от меня и смотревшего в туннель. Он не спускался вместе со мной по эскалатору, и, готов поклясться, мгновение назад его не было на платформе. Затем он внезапно направился ко мне, я совершенно ясно видел, кто это был, и чувствовал поток холода по мере того, как он приближался. Это не был поток воздуха от приближающегося воздуха, поскольку исходил с противоположной стороны. Он приблизился ко мне, и по выражению его глаз я понял, что он меня узнал. Его губы шевелились, но из-за шума, доносившегося из тоннеля, я не мог разобрать ни единого слова. Он протянул ко мне руку, словно бы умоляя что-то предпринять, но я с испугом, который до сих пор не могу себе простить, отпрянул от него, потому что знал, как я вам уже говорил, что это призрак мертвого человека, и моя плоть инстинктивно дрогнула перед ним, и этот страх совершенно заглушил и сострадание, и желание помочь, если это было в моих силах.
- Конечно же, ему было что-то нужно от меня, но я испугался и отшатнулся. В следующее мгновение из тоннеля показался поезд, и он, с жестом отчаяния, бросился на рельсы.
Закончив говорить, он быстро поднялся с кресла, пристально вглядываясь в пустоту перед собой.
Я увидел, что зрачки его расширились, а губы шевелятся.
- Он здесь, - сказал он. - Мне должен был представиться шанс искупить свою трусость. Ничего страшного, я должен помнить, что я...
Пока он говорил, звук, похожий на очень громкий треск, раздался где-то возле камина, и я вновь ощутил поток ледяного воздуха. Я обнаружил себя стоящим позади кресла, вцепившимся руками в его спинку, словно инстинктивно отгораживаясь от чего-то или кого-то невидимого перед собой, но кто, - я знал это, - незримо присутствует. Здравый смысл подсказывал мне, что помимо меня и Энтони в комнате кто-то присутствует, но самое ужасное было то, что я его не видел. Любое видение, даже самое ужасное, как мне казалось, можно вынести; но знать, что что-то присутствует и не видеть это - было ужасно. Пусть это будет лицо мертвого человека, раздробленная грудь, - этот ужас не шел ни в какое сравнение с ужасом невидимого. Все, что я видел, ощущая страшный холод, была знакомая обстановка комнаты, и Энтони, застывший передо мной, насколько я мог понять, призвавший на помощь всю свою волю и мужество. Его глаза неподвижно смотрели на что-то прямо перед ним, некое подобие улыбки кривило губы. Потом он заговорил.
- Да, я знаю, кто ты, - произнес он. - И знаю, что тебе что-то нужно от меня. Скажи мне, что именно.
Было абсолютно тихо, но то, чего не слышал я, слышал Энтони; пару раз он кивнул, однажды даже сказал: "Хорошо, я понял. Я сделаю это". И по мере осознания того, что здесь происходило, что здесь незримо для меня присутствует мертвый, что он разговаривает, во мне росло чувство бессилия, обычно сопровождающее кошмары. Я не мог пошевелиться, не мог произнести ни слова. Я напрягал слух - и ничего не слышал, я напрягал зрение - и ничего не видел, меня обвевал холод, доносившийся сюда из страны теней. Не было ощущения ужаса от присутствия смерти; ужас заключался в том, что из этой безмолвной спокойной страны изгнана душа, которой не дано было упокоиться с миром, и этот ее уход побудил бесчисленные души ушедших поколений, оставив свои занятия, вернуться в этот мир, чтобы вернуть ее обратно. Никогда прежде пропасть, разделяющая мертвых и живых, не казалась мне с одной стороны огромной и сверхъестественной, а с другой - столь легко преодолимой. Вполне возможно, что мертвые могут общаться с живыми, но это не пугало меня, поскольку такое общение может происходить только в том случае, если оно добровольно. Здесь же присутствовало что-то ледяное и преступное, изгнанное из мира вечного покоя.
И вдруг в этом невидимом общении произошли страшные для меня изменения. Энтони замолчал, он больше не смотрел прямо перед собой, он перевел взгляд сначала на меня, а затем снова куда-то в пустоту; и я почувствовал, что его невидимый собеседник переключил свое внимание с него на меня. Одновременно, постепенно, перед моими глазами начало проступать...
Некое подобие тени на камине и панели над ним. Она становилась все четче, и наконец приобрела контуры человека. Постепенно начали проявляться детали, и я увидел в колеблющемся воздухе, подобном дымке, лицо мужчины, искаженное страданием и несущее отпечаток трагедии, горя, которое не в силах было бы отразить никакое живое человеческое лицо. Потом проявились плечи, а под ними огромное кроваво-красное пятно; и вдруг призрак предстал передо мной весь, целиком. Он стоял залитый кровью, с раздробленной грудью, из которой торчали сломанные ребра, словно шпангоуты старого, разваливающегося корабля. Скорбные, страшные глаза его были устремлены на меня, и я понял, что ледяной ветер исходит от них...
И вдруг призрак исчез, как исчезает свет, если выключить лампу, ветер стих; напротив меня стоял Энтони, в тихой, светлой комнате. Ощущение присутствия кого-то невидимого исчезло; мы были одни, и последние сказанные нами перед появлением призрака слова, казалось, еще не успели смолкнуть. Я пришел в себя, как приходит в себя больной после окончания действия обезболивающего. Все вокруг казалось немного нереальным, постепенно восстанавливая былую четкость.
- Вы с кем-то разговаривали, и этот кто-то не был я. Кто это был? Или что?
Он провел тыльной стороной ладони по лбу, и она заблестела от пота.
- Душа в аду, - сказал он.
Очень трудно вспомнить физические ощущения, когда они прошли. Если вам было холодно и вы согрелись, ощущение холода трудно вспомнить; если вам было жарко, а потом вы ощутили прохладу, трудно вспомнить, до какой степени жарко вам было. Точно так же, когда все кончилось, я обнаружил, что не могу припомнить чувство ужаса, которое внушал мне призрак своим присутствием всего лишь мгновение назад.
- Душа в аду? - спросил я. - Что ты хочешь этим сказать?
Он минуту или две ходил по комнате, затем присел на подлокотник моего кресла.
- Не знаю, что видели вы, - сказал он, - и что вы чувствовали, но ни разу за всю мою жизнь со мной не происходило ничего более реального, чем то, что произошло за последние несколько минут. Я говорил с душой, которая раскаивается в содеянном так, как это возможно только в аду. После событий прошлой ночи он знал, что ему, возможно, удастся с моей помощью установить связь с этим миром, он ускользнул, он искал меня и нашел. Он просил меня отправиться к женщине, которую я никогда не видел, и передать ей слова раскаяния... Вам не составит труда догадаться, кто это был...