Прежде, чем лечь в кровать, я полностью раздвинул шторы и настежь распахнул окна, чтобы впустить успокаивающие, теплые волны морского воздуха. Выглянув в сад, я увидел в лунном свете крышу домика, в котором провел три года, блестящую от росы. Я снова вернулся в прошлое, и это прошлое было едино с настоящим, словно и не было двадцати лет жизни вдали отсюда. Прошлое слилось с настоящим, как два шарика ртути, ставшие одной, мягко светящейся таинственным огнем сферой,
Затем, подняв глаза, я увидел на черном склоне холма светящиеся окна дома над карьером.
Утро, как это часто бывает, не развеяло моих иллюзий. Посыпаясь, я вновь ощутил себя мальчиком, просыпающимся в своем убежище в саду; пробуждаясь все более и более, я улыбнулся этому ощущению, и нашел, что оно имеет под собой все основания. Чтобы ощутить себя таким, как прежде, достаточно было вновь побродить по скалам и услышать треск лопающихся созревших стручков дрока; пройти вдоль берега в укромную бухту, плавать или лежать, раскинув руки, в теплом приливе, греться на песке и смотреть на чаек, занятых рыбной ловлей; посидеть с рыболовами на пирсе, видеть их глаза и слышать в их немудреных рассказах доказательства существования тайных вещей, являющихся непознанной ими частью их самих. Магия этого места окружала меня; ей обладали белые тополя, спускавшиеся в долину вдоль реки, шелестом листвы говорившие мне о ней; ею были пропитаны даже булыжники, которыми были выложены улицы; будучи мальчиком, я постигал ее, впитывал, бессознательно, теперь же этот процесс должен был происходить под контролем разума. Я должен был узнать, что за таинственная, исполненная сил жизнь кипела в полуденные часы среди холмов и будоражила ночное море. Эта жизнь, эти силы, они могли быть известны, или даже контролироваться теми, кто познал их природу, но они никогда не говорили об этом, потому что были причастны к самым сокровенным тайнам окружающего их мира. Не только светлые тайны хранила эта местность, но и темные, к которым, без сомнения, принадлежала negotium perambulans in tenebris, чье смертельное воздействие, однако, можно было рассматривать не как проявление абстрактного зла, а как месть за кощунственные и нечестивые поступки... Все это было ощущением магии Полеарна, посевы которой так долго дремали во мне. Теперь они дали ростки, и кто знает, какие странные цветы распустятся на их стеблях?
Вскоре после этого разговора я повстречал Джона Эванса. Однажды утром, когда я нежился на пляже, волоча ноги по песку, ко мне подошел мужчина, среднего возраста, толстый, с лицом Силена. Приблизившись, он молча уставился на меня прищуренными глазами.
- Это же тот самый малыш, который жил в саду священника, - сказал он. - Ты меня разве не узнаешь?
Я понял, кто это, когда он заговорил; я узнал его по голосу, потому что трудно было узнать прежде сильного, прекрасно сложенного молодого человека в этом комичном увальне.
- Да, вы Джон Эванс, - сказал я. - Вы были очень добры ко мне, когда я был маленьким. Вы меня рисовали.
- Совершенно верно. Если хотите, я опять вас нарисую. Собрались купаться? Довольно рискованное занятие. Неизвестно, что обитает в море или на земле, которое только этого и ждет. Но мне плевать. Для меня существует только работа и виски. О Господи! Я учился рисовать, когда рисовал вас, а заодно научился пить. Я живу в доме около карьера, как вы, наверное, знаете, а это место весьма способствует желанию выпить. Если вам угодно взглянуть на мои картины, вы можете придти. Вместе с вашей тетей, а? Я мог бы написать с нее прекрасный портрет. У нее очень интересное лицо, она многое знает. Все люди, живущие в Полеарне, знают многое, а вот я не чувствую в себе такого знания.
Не знаю, было ли мне когда-нибудь прежде так интересно и вместе с тем так отталкивающе неприятно. За простым, отталкивающе грубым лицом, скрывалось то, что прежде очаровывало меня. О его невнятной речи я мог бы сказать то же самое. А его картины, что они из себя представляли?
- Я уже собирался домой, - сказал я. - Но с удовольствием принимаю ваше предложение.
Он провел меня через неухоженный, заросший сад в дом, в котором я никогда не бывал прежде. Большая серая кошка грелась на солнышке, сидя у окна, пожилая женщина накрывала к обеду стол, стоявший в углу комнаты. Дом был выстроен из камня, с резными карнизами; оставшиеся фрагменты горгулий и скульптур свидетельствовали о том, что он был построен на остатках разрушенной церкви. В другом углу располагался длинный резной деревянный стол, заваленный кистями и красками, несколько полотен стояли прислоненными к стенам.
Он ткнул пальцем в сторону головы ангела, встроенной в камин, и захихикал.
- Это для освящения атмосферы, - сказал он. - Так, с помощью искусства, мы низвели его на землю, чтобы он послужил нуждам обыденной жизни. Выпьете? Нет? В таком случае, вы можете посмотреть мои картины и тогда поймете, что я настоящий художник и что я имел в виду, разговаривая с вами на пляже.
Он был в некотором смысле прав в оценке своего мастерства: он умел рисовать (и, наверное, мог бы написать все, что угодно), но никогда я не видел картин, содержащих в себе так много необъяснимого Зла. Здесь были прекрасные изображения деревьев, но вам чудилось, - что-то злое таится в отбрасываемой ими тени. Был рисунок кота, греющегося на солнце у окна; но, присмотревшись повнимательнее, я увидел, что изображен не кот, а какой-то странный зверь, исполненный зла. Был мальчик, раскинувшийся голым на песке; но это был не человек, - это было некое зло, вышедшее из моря. И были картины раскинувшегося за окном сада; но вы знали, что среди зарослей таится зло, готовое в любое мгновение наброситься на вас...
- Как вам нравится моя манера? - спросил он, подходя со стаканом в руке. (Насколько я мог судить, в стакане содержался спирт, причем, не разбавленный.) - Я стараюсь изобразить суть того, что вижу, не пустую внешность, а внутреннюю природу, из которой исходит порождаемое ею вовне. Между котом и кустом много общего, если вы рассмотрите их достаточно внимательно. Они вышли из мрачного ничто, и туда же вернутся. Мне бы хотелось когда-нибудь нарисовать ваш портрет. В нем, как в зеркале, отразилась бы ваша природа, как сказал один старый сумасшедший...
После этой первой встречи, в течение прекрасных летних месяцев, я иногда видел его. Большую часть времени он проводил дома, наедине со своими картинами, но иногда, вечерами, я встречал его сидящим на пирсе, всегда одного; и каждый раз, когда мы встречались, мой интерес и одновременно неприязнь все возрастали; каждый раз он, казалось, продвинулся все дальше по пути тайных знаний к какому-то зловещему храму, где его ожидало посвящение... И вдруг наступила развязка.
Однажды вечером я встретил его, в одиночку бродящим среди скал в то время, когда октябрьское солнце еще не полностью скрылось на западе, но оттуда с удивительной быстротой надвигались большие черные облака, каких я никогда не видел прежде. Свет мерк, сгущались сумерки. Он словно очнулся.
- Мне нужно вернуться как можно скорее, - сказал он. - Через несколько минут станет совсем темно, а мой слуга уже ушел. Нужно зажечь свет.
Он двинулся прочь с необычайной быстротой для человека, казавшегося неуклюжим и с трудом передвигавшего ноги, но почти тут же остановился. В наступившей темноте я видел, что лицо его было покрыто крупными каплями пота; казалось, он чего-то боялся.
- Вы должны пойти со мной, - он задыхался, - так мы сможем побыстрее осветить дом. Я не могу находиться в нем без света.
Мне пришлось приложить некоторые усилия, чтобы не отстать от него; казалось, страх придавал ему силы, а потому я, как ни старался, все равно отстал и подошел к воротам, когда он находился на полпути от ворот к дому.
Я видел, как он вошел, оставив дверь широко распахнутой, и застал его в тот момент, когда он чиркал спичкой. Но его руки так тряслись, что он никак не мог поднести зажженную спичку к фитилю лампы.
- Что за ужасная спешка? - спросил я.
Вдруг глаза его устремились на распахнутую позади меня дверь, он вскочил со своего места около стола, который когда-то был алтарем, и издал крик, похожий на стон.