- Все, что происходит, - сказал он, - наши намерения, или даже мимолетные мысли в нашем мозгу, производят в нем какие-то изменения, немедленно отражающиеся в материальном мире. Далее: самые сильные и сосредоточенные эмоции, какие мы только можем представить себе, это те, которые приводят человека к такому необратимому крайнему поступку как самоубийство или убийство. Я легко могу представить себе его воплощение в материальном мире, помещение или глухую пустошь, где оно происходило, и где такие следы могут сохраняться неограниченное количество времени. Крики жертвы, разрывающие воздух, кровь, капающая с ее тела, все еще там. Будучи обычным человеком, я могу себе это вообразить, но не ощутить, а экстрасенс - сможет почувствовать. Кстати, я уверен, что официант, обслуживающий нас за ужином, из их числа.
Было уже поздно, и я поднялся.
- Вот и предоставим ему отправиться на место преступления, - сказал я, - что же касается меня, то я отправлюсь в кровать.
Предсказание барометра тем временем уже начало сбываться: снаружи пошел снег, холодный ветер на что-то жаловался, плутая и завывая среди сосен. Ночь была ненастная и мрачная; казалось, что в темноте перемещаются какие-то неведомые сущности. Впрочем, ничего особо страшного в предсказаниях барометра не было, и уж если нам предстояло провести несколько дней в отеле безвылазно, мне по крайней мере повезло с номером. У меня было чем заняться в помещении, хотя я, вне всякого сомнения, предпочел бы заниматься чем-либо снаружи; что же касается настоящего, то самым лучшим было устроиться поудобнее в постели после ночи, проведенной в поезде.
Я уже наполовину разделся, когда в дверь постучали и вошел тот самый официант, который прислуживал нам за ужином, с бутылкой виски. Это был высокий молодой человек, и, хотя я прежде не обращал на него внимания, теперь, когда на него падал яркий электрический свет, я понял, что именно имел в виду Гарри, когда говорил, что он должен принадлежать к числу экстрасенсов. Это оказалось не трудно: достаточно было обратить внимание на его взгляд. Его взгляд, казалось, проникает глубже, чем взгляд обычного человека...
- Бутылка виски для мсье, - сказал он, ставя ее на стол.
- Но я не заказывал виски, - сказал я. Он был озадачен.
- Номер двадцать три? - спросил он. Затем взглянул на другую кровать. - Наверное, это заказывал другой джентльмен, - сказал он.
- Но я здесь один.
Он забрал бутылку со стола.
- Прошу прощения, мсье, - сказал он. - Должно быть, тут какая-то ошибка. Я здесь новичок; только сегодня поступил на службу. Но мне кажется...
- Да? - спросил я.
- Я был твердо уверен в том, что заказ на бутылку виски поступил из двадцать третьего номера, - сказал он. - Спокойной ночи, мсье, и еще раз прошу прощения.
Я лег в постель, погасил свет и, ощущая чрезвычайную сонливость и тягостное утомление, без сомнения, по причине предстоящего снегопада, как и ожидал, сразу же заснул. Мозг мой, тем не менее, не пожелал совершенно погрузиться в сон, а вместо этого блуждал по событиям минувшего дня, спотыкаясь о них, как усталый пешеход спотыкается о камни на дороге, будучи не в силах высоко поднимать ноги. И, хотя мне казалось, что я сплю, мой мозг продолжал блуждать от события к событию. Сначала он припомнил, как мне показалось, будто я слышу движение внутри моего номера; затем - как я задремал и в полусне увидел какую-то незаметно вошедшую фигуру, точившую бритву; далее - задался вопросом, почему этот швейцарский официант с глазами, "направленными вовнутрь", подумал, что кто-то в номере двадцать три заказал бутылку виски. В то время я еще не думал о взаимной связи этих трех событий; просто мозг мой блуждал вокруг них с удивительной настойчивостью. Затем к этому кругу вопросов присоединился четвертый, - почему я вдруг испытал странное отвращение к другой кровати.
Но никакого объяснения этим фактам не было, мысли становились все более расплывчатыми и туманными, пока я наконец целиком не погрузился в сон.
Следующим утром началась череда ужасных дней, когда мокрый снегопад сменял собой порывы холодного ветра и наоборот, что делало какие-либо развлечения снаружи отеля невозможными. Снег был слишком мягок, чтобы спускаться на санках, по нему невозможно было кататься на лыжах, а каток превратился в какой-то бассейн, наполненный мокрым снегом.
Само по себе, конечно же, этого было вполне достаточно для объяснения любой депрессии и сумеречного состояния духа, но я все время чувствовал нечто большее, все эти дни добавлявшее черноты в и без того нерадостную атмосферу. Я ощущал страх, сначала не связанный ни с чем определенным, но постепенно начавший ассоциироваться с комнатой номер двадцать три и, в частности, со свободной кроватью. Я не мог понять, что вызывало этот страх, не было совершенно никакой причины, но он становился все ощутимее, приобретая все более ясные очертания каждую минуту, превращаясь из неосознанного расплывчатого ощущения во вполне реальное чувство. И тем не менее, все казалось таким несерьезным, таким детским, что я не мог ни с кем поговорить по этому поводу; все, что я мог, - это продолжать убеждать себя в том, что все мои ощущения происходят от ужасной погоды, неблагоприятно влияющей на мое психическое состояние.
Что касается мелких происшествий, их было предостаточно. Однажды, вырвавшись из объятий кошмара, я с трудом мог дышать и был не в силах пошевелиться, охваченный страхом, полагая, что спал на другой кровати. Не один раз, еще не до конца проснувшись, вставая, чтобы выглянуть в окно - узнать, какую погоду сулит утро, - я видел то, что подтверждало мои самые дурные предчувствия, - что постельное белье на другой кровати находилось в некотором беспорядке, будто кто-то спал на ней, а затем постарался привести в прежний порядок, но не смог, и тем самым оставил следы своего пребывания. Однажды вечером я подстроил ловушку для возмутителя спокойствия, если можно так выразиться, который, будучи материальным объектом, должен был успокоить мои несколько расшатанные нервы (я по-прежнему уверял себя, что бояться нечего), поняв мой намек, и аккуратно застелил соседнюю кровать, положив поверх тщательно взбитую подушку. Но поутру оказалось, что мое вмешательство никак не повлияло на моего соседа в лучшую сторону, ибо постельное белье оказалось в большем беспорядке, нежели обычно, а на подушке виднелись отчетливые вмятины, круглые и довольно глубокие, такие, какие мы обычно можем видеть поутру в наших собственных кроватях. Это нисколько не тревожило меня днем, страх начинал потихоньку овладевать мною, когда я отправлялся спать, при мысли о дальнейшем развитии событий.
Иногда это происходило, когда мне что-нибудь было нужно и я вызывал служащего. Три или четыре раза на мой звонок откликался "Экстрасенс", как мы его прозвали за глаза, но он, как я заметил, никогда не входил в номер. Он приоткрывал дверь ровно на столько, чтобы получить поручение, и потом ровно на столько же приоткрывал, чтобы сообщить, что поручение выполнено, например, что мои ботинки вычищены и стоят у двери. Как-то я пригласил его войти; я видел, как он перекрестился и с лицом, на котором явно читался ужас, вошел в номер; вид его, надо сказать, не добавил мне спокойствия. Он также дважды приходил вечером, когда я не звонил, и, как и в первый раз, приоткрыв дверь, говорил, что оставил бутылку виски снаружи. Он каждый раз приходил в недоумение, когда я выходил и говорил ему, что никакого виски не заказывал, причем оно было вполне искренним, и я не настаивал на объяснении. Он рассыпался в извинениях; ему показалось, что бутылка была заказана в номер двадцать три. Это его вина, целиком и полностью, - я не должен за нее платить, должно быть, это заказ другого джентльмена. Еще раз простите; он вспомнил, что в номере, кроме меня, нет никакого другого джентльмена.